Час мертвых глаз

– Теперь у меня есть наследственный крестьянский двор, но нет никакого наследника, – буянил он вечером, – но я действительно этого заслужил. Раз уж я взял такую, которую испортил этот жид-зубник!

Он пил днем и ночью. Несколько ночей он еще терпел ее рядом с собой, но потом он однажды вечером выгнал ее на кухню и принял старшую батрачку.

Анна пыталась говорить с ним. Он не слушал ее. Она кричала, и он бил ее. Она ругала батрачку, но тут он становился еще яростнее. Когда она угрожала ему, что разведется с ним, он смеялся над нею: – Попробуй только. Я тогда сообщу всем о твоих свинствах с этим жидом! Они посадят тебя к нему в лагерь!

Теперь она иногда снова сидела на своем старом месте у ив на реке. Но она больше не пела. И люди из деревни тихо вздыхали, когда издалека видели ее сидящей там.

Когда они призвали его в армию, ее старая сила снова проснулась. Сначала она уволила батрачку, а потом одного работника за другим. Она оставила только двух батраков, и с ними делала всю работу. Хозяйство снова начало приносить какой-то доход. Она разводила больше скота, чем раньше. Люди в деревне кивали головами.

Он узнал, что она уволила батрачку, и там он писал ей, что он однажды вернется домой. А ей пока следует сложить свои чемоданы, и если ее еврей еще остался жив, то он позаботится о том, чтобы ее заперли вместе с ним. Это было за месяц до того, как пришло письмо из его роты, что он погиб, героически исполняя свой долг. А еще через месяц приехал в отпуск муж ее соседки и рассказал о грузовике с вином.

Ночь, перед тем как Красная армия захватила деревню, была одной из самых беспокойных ночей, которая деревня когда-либо пережила. Никто не остался на своем земельном участке. На битком набитых телегах крестьяне покидали свои дворы. Давно исчезли и оба работника Анны, когда их местный деревенский партийный начальник второпях появился у Анны и посоветовал ей побыстрее собираться.

– Русские как черти! Они ворвутся сюда как всемирный потоп!

Анна ничего не говорила. Она не знала русских, но у партийного бюрократа была та же самая форма, что и у тех в Гумбиннене.

– Они камня на камне не оставят!

Анна смотрела на землю и вспоминала о том, что этот мужчина пил с другими тогда, когда они праздновали свадьбу.

– А потом женщины… , – шептал мужчина. Он приблизился доверительно к ней и положил ей руку на плечо. У него было морщинистое, коричневатое лицо, и его зубы были черны от табака. Когда он открывал рот, оттуда воняло. Он рассматривал Анну глазами, которые говорили больше, чем вонючий рот. – Будет очень жаль вас.., – шептал он. – Вы смелая женщина. Я уже давно восхищаюсь вами, как вы содержали свой двор в порядке. Но неужели вам никогда не был одиноко, вот так, совсем без мужчины?

Он прищурил глаз, и она увидела, что его артерии в голове напухли.

– Я уже устроил себе жилье в деревню далеко на западе, – шептал он. – Вы спокойно можете…

Она медленно убрала его руку со своего плеча. Она чувствовала, что эта рука была влажной от пота.

– Хорошо было бы, если бы вы сейчас ушли, – спокойно сказала она, – у меня еще очень много дел.

– Да, но не хотите ли вы все же…

– Я не знаю. Я подумаю, – ответила она ему.

Когда войска, которые защищали деревню, отступили, уши Анны наполовину оглохли от стрельбы. Она дрожала, потому что не смогла пересидеть в подвале, и теперь она слышала лязг танковых гусениц, и через сад видела, как исчезали последние солдаты вдали складками земли. Только на улице еще стреляли. Несколько солдат не смогли отойти и отстреливались последними патронами. Русские были уже в деревне, и они кричали слова приказов своими грубыми, гортанными голосами. Анна воспринимала все это так, как будто смотрела фильм. Она стояла, закутанная в свой платок, прислонившись к дому, и не знала, что теперь должно было произойти.

На улице быстро взорвались друг за другом несколько ручных гранат. Хриплый голос громко кричал по-русски: – Давай! Давай! Она впервые слышала это слово, и не знала, что оно значит. Но из-за него у нее мурашки пробежали по спине, когда она услышала его за дощатым забором, ограждавшим ее двор от дороги. Потом пули затрещали по дереву, и Анна пригнулась. Она засунула себе в рот кончик платка, чтобы не кричать. Снаружи шел бой, она это понимала. Это значило, что в деревне все еще оставались солдаты, раз они стреляли по русским.

Когда первая граната взорвалась во дворе, женщина бросилась вниз, прижавшись всем телом к кафельной плитке прихожей. Она слышала грохот от ворот и заметила падение тоже, но она видела солдата только на некоторое время, когда подняла голову. Он лежал во дворе, и из плеча у него текла кровь. Он едва двигался, и его каска при этом кровоточил из плеча. Он передвигался только очень слабо, и при этом каска его скреблась по земле. Пистолет-пулемет выпал у него их рук, когда он перелезал через забор. Пистолет-пулемет упал во дворе, и приклад сломался.

Внезапно шум стал слабее. Стрельба переместилась дальше вглубь деревни. Пару раз мимо промчались танки, потом вокруг хутора наступила тишина. Тогда Анна вскочила и через двор побежала к русскому, который смотрел на нее с ожесточенным лицом и пытался встать.

Она отскочила, когда он прикрикнул на нее по-немецки: – Прочь! Но она также видела, что лицо его было бледным, и он потерял много крови. Она заметила, что его силы ослабевали и блеск в его глазах становился слабее.

– Так вы говорите по-немецки? – спросила она растерянно.

– Прочь!

– Вы ранены…

– Не трогайте меня, – предостерег ее мужчина угрожающе, – у меня еще хватит сил, чтобы убить десятерых таких фашистов как вы!

Потом он снова упал. Он потерял сознание. Как она затащила его в дом, она сама потом точно не могла вспомнить. Его кровь запачкала ее платье. Но у нее была только одна мысль, что он не должен умереть. Она делала это, не раздумывая, и она поступила бы точно так же, если бы этот раненый был не русским, а немцем.

Она вытащила его и перевязала ему рану на плече. Это была большая, глубокая дыра; пуля, видимо, попала в него как раз в тот момент, когда он перелезал через деревянный забор. Ей удалось остановить кровь и на короткое время привести солдата обратно в сознание. Но он потерял слишком много крови, и с губ его срывался только неразборчивый лепет.

Когда патруль позже обыскивал дома, он пришел и к Анне, она привела солдат к раненому. Они недоверчиво поставили Анну лицом к стене и обыскали дом. Один побежал в деревню и привел офицера, который понимал несколько слов по-немецки. Он допрашивал Анну и снова и снова спрашивал ее десятки раз одно и то же. Как она решилась перевязать его и разместить в доме. Почему она не убежала. Кем был ее муж.

Офицер был евреем, и он сам сказал ей об этом. Он внимательно следил за ее лицом.

– Я работала однажды у одного еврея, – тихо сказала Анна. Она все еще стояла у стены, но теперь лицом к комнате, и она видела офицера. В то же время она видела, как другой лежит на кровати и беспокойно дышит, с закрытыми глазами.

– До тех пор пока они не разбили ему все и не забрали его, я работала у него, – сказала она, – вплоть до последней минуты я была с ним. Он был единственным человеком, кто был добр ко мне.

Офицер прикусил губу. Он тихо произнес, чтобы не беспокоить раненого: – Вплоть до последней минуты. А потом ты взяла его украшения и деньги и ушла. Мы все знаем.

– Нет, – сказала она. – Вы не все знаете.

Но он прикрикнул на нее зло: – Молчать! Я не встречал еще немца, который хотел бы нести ответственность за то, что немцы натворили!