Час отплытия

С нескрываемой радостью ждал капитан окончания рейса. Еще несколько минут — и он покинет корабль. На этот раз надолго останется на берегу. Правду сказать, такая перспектива не всегда его радовала. Он отлично чувствовал себя во время продолжительных плаваний, ему нравилось, вдыхая полной грудью запахи моря, вести парусник, его захватывало ощущение своей власти над ним. Преодолевая большие расстояния, он не раз бесстрашно боролся с такими штормами, которые внушали ужас самым отважным морякам. Разве легко привыкнуть к монотонной жизни на берегу, когда он вынужден будет распрощаться с морем? — спрашивал себя Фонсека Морайс. Еще подростком он слышал рассказы о старом капитане Марио Лемосе. По возрасту Лемосу пришлось подать в отставку, но не проходило утра, чтобы старика не охватывало властное желание ощутить пьянящий кровь воздух открытого моря. Под разными предлогами он стремился очутиться на корабле или, на худой конец, на шлюпке. Старый Лемос чувствовал себя счастливым, когда под ногами раскачивалась палуба. Капитан Лемос не мог жить без моря, и он был готов на все, только бы рассеять тоску, охватывавшую его на суше. Фонсека Морайс был уверен, что будет испытывать такую же тоску по морю.

А в момент прибытия на Сан-Висенти капитан и в самом деле почувствовал себя счастливым. Не только потому, что в Минделу его ждала жена, и не потому, что история мореплавателя Онорио Баррето, которую он писал в свободное время, значительно продвинулась и он мог показать новые отрывки из нее друзьям. Он радостно предвкушал встречи с ними в барах, в клубе «Гремио», где собиралась местная интеллигенция, прогулки по берегу моря. Он был горд, что ему удалось успешно выполнить поручение. Губернатор, посетивший Сан-Висенти, сказал Фонсеке перед отъездом:

— Капитан Морайс, у меня к вам просьба несколько необычного характера. Дело в том, что двадцать пятого числа будущего месяца в Сан-Висенти прибывает теплоход «Португалия». Нельзя допустить, чтобы голодающие с Сан-Николау сошли на берег Сан-Висенти одновременно с пассажирами «Португалии». Вы меня понимаете? Иностранцы немедленно все разнюхают и разнесут по свету слухи о наших неурядицах. Удастся ли вам хотя бы часов на двенадцать опередить теплоход?

— Сеньор губернатор, положитесь на меня, — заверил его Фонсека Морайс.

И вот «Покоритель моря» вошел в бухту на целых двадцать часов раньше теплохода «Португалия». Фонсека Морайс сдержал свое слово, с честью выполнил поручение.

— Шико! Эй, Шико! — позвал он матроса. — Спой-ка на прощанье что-нибудь нашим пассажирам. — А сам отправился за стаканчиком грога и сигаретой для Мошиньо.

И Шико запел. Он пел для голодающих с Сан-Николау, пел для капитана, пел для себя самого, пел пылко и нежно, как поют истинные креолы.

Как же горька дорога,

дорога на Сан-Томе!

Родной остров Сан-Николау,

тоскую я по тебе!

— Как же замечательно поет этот Шико, не правда ли, земляки? — восхищался Мошиньо, с наслаждением смакуя грог и затягиваясь сигаретой.

15

Ура! На горизонте Сан-Висенти!

Беженцы приободрились. В их глазах вновь появилась надежда. Обессиленная родами Коншинья едва могла подняться на ноги, а Сан-Висенти уже совсем рядом. Он гостеприимно открывает ей объятья, зовет: «Ну иди же, я жду тебя». Да, надо подняться и пойти, пойти вместе со всеми в ночь. Как знать, может, отыщется добрая душа, пожалеет Коншинью и позаботится о ней… Ну, собери же последние силы, женщина. Поднимись!

Сан-Висенти сиял огнями, словно в праздник, и Коншинье почудилось, будто она слышит, как барабаны выбивают праздничную дробь коладейры^[10], будоража весь остров: там-там, там-там-там, кола-кола, кола-кола-коладейра! Коншинья на какой-то миг воспрянула духом. Но тут же ее вновь одолели тревожные мысли: а вдруг ее арестуют или с ней случится несчастье? Пошатываясь от слабости, Коншинья сделала несколько шагов. Сейчас она упадет, ей-богу упадет. Прислонилась к борту. Ах, сколько же света в Минделу! Или, может, привыкнув к погруженным в вечный мрак равнинам Сан-Николау, она забыла, что такое огни города? До чего же у нее кружится голова!

Ей помогли спуститься по трапу. Сбившиеся в кучку на набережной, беженцы с Сан-Николау при тусклом свете фонарей казались особенно жалкими. С болью смотрели жители Сан-Висенти на своих измученных голодом соотечественников. Высохшие, немощные тела, еле прикрытые лохмотьями, ноги как палки, истощенные лица.

Отойдя от своих знакомых, Венансия бросилась к бледной, изможденной женщине.

— Ты ли это, Биа Диниш?! — воскликнула она. Обняв ее худые плечи, Венансия вглядывалась в бескровное лицо, не веря своим глазам. — Как ты еще на ногах-то держишься, бедняжка!

Спотыкаясь, хромая, беженцы с трудом несли свою немудреную поклажу. Тощие, с раздутыми от голода животами курчавые дети с удивлением глядели на огни празднично освещенного города.

— Ну, пошли, Биа Диниш. Давай я понесу твои вещи, — сказала Венансия.

Только ступив на землю, Коншинья поняла, что это не сон. Вытерев глаза и выпрямившись, она вдруг словно увидела себя со стороны в этой толпе измученных голодом и морской качкой людей. Рядом слышались чьи-то восклицания, всхлипывания. Родственники обнимали друг друга, плакали от радости. Господи, какая же прорва народу! Неужели счастье не улыбнется и Коншинье?! Хорошие времена вернутся, думала она, Сан-Николау зазеленеет, станет землей изобилия!.. Она ощутила прилив бодрости. Надо идти. Оставаться тут нельзя. И она брела, сама не зная куда, точно подгоняемая ветром. Бог ее не забудет, только бы не останавливаться, идти и идти… А утром, может, о ней кто позаботится. Власти ей помогут. Ведь она совсем одна, вот и в порту поэтому никто ее не встретил… Но когда возгласы встречающих растаяли в воздухе, Коншинья опять услышала шум прибоя, ударявшегося о дамбу у ее ног, и поняла, что вокруг нее никого. Она была одна, одна-одинешенька в озаренной огнями ночи, созданной для грез и любви. Там-там-там! Кола-кола! Кола-кола-коладейра! Волны с плеском разбиваются о песок. Вдалеке, волоча больную ногу, прошел старый Мошиньо. «Почему вы опять плачете, Коншинья? От радости, ньо Мошиньо. Я так давно не ела кашупы… Жизнь, Коншинья, — это колесо, и бывает, выпадет случай, когда удастся ухватиться за это колесо и повернуть его в нужную тебе сторону…»

Растерянно она огляделась по сторонам. И когда глаза ее привыкли к мертвенно-бледному свету фонарей, Коншинья увидела людей, которые расположились на ночлег у самой воды. Они лежали неподвижно, словно забытые судьбой.

— Пожалуйста, скажите, кто они такие?

— Это безработные, — ответил ей таможенник.

— Безработные?!

— Да, те, у кого нет ни работы, ни крыши над головой.

Безработные. Голодающие. Значит, на Сан-Висенти тоже голодают? И тут силы оставили ее. Ее всю обдало холодным потом…

Она ничего не видит. Где это она? Что с ней? Господи, да что же с ней такое? Помогите, ну хоть кто-нибудь, помогите!

Коншинья упала на набережную. И больше не поднялась.

На следующее утро, едва забрезжил рассвет, ее тело увезла санитарная карета из муниципальной больницы.

16

— Но все же мы добрались до Сан-Висенти, и вот благодаря нье Венансии я здесь. Мне так жаль тех, у кого в Минделу нет ни родственников, ни знакомых. Вот уж поистине несчастные люди. Взять хотя бы Коншинью. Я ведь так и не успела ее повидать. Нья Венансия, а вы не знаете, что стало с Коншиньей? Я о ней так беспокоюсь. Ведь она, бедняжка, здесь одна-одинешенька.

Биа Диниш говорила без умолку, она была так рада, что страшные, голодные дни на Сан-Николау отошли в прошлое и она осталась жива.

— Как это Коншинья рискнула поехать на Сан-Висенти, не имея здесь ни знакомых, ни родственников? — удивился прапорщик Вьегас.

— Сеньор, на Сан-Николау такой страшный голод! Люди умирают там буквально каждую минуту. Упадут на землю — и конец. У нее, как и у многих других, не было вызова, и пришлось ей пробраться на корабль тайком. Не умирать же с голоду. А капитан Морайс — человек добрый, он их пожалел, доставил на Сан-Висенти.