Час Пик

Маньяк — человек, обуянный манией, человек, одержимый какой–то одной глобальной идеей.

Что в этом плохого?

Зато не такой, как они…

Ну, хорошо, пусть считают его маньяком — он воспримет это только как комплимент.

* * *

Хорошо: Маньяк так Маньяк.

И звучит–то загадочно и по–своему благородно, с оттенком невольного устрашения окружающих (американские видики, небось, все смотрят): просто «дурак» — стертое бытовой ругательство; «псих» — слишком уж по–медицински, с оттенком бессмысленного буйства; ну — «кретин», «дебил», «имбицил», «даун», «идиот»…

Да, великий и могучий — национальная гордость великороссов: сколько экстенционального, но в то же время — и интенционального!

Маньяком его считали если не все, то очень многие: часто люди, непонятные окружающим, вызывают ответное раздражение и потому — вполне справедливое озлобление, особенно у молодых, особенно у студентов.

Если тебе двадцать один, если ты постоянно во всем подчеркиваешь свое непонятно в чем превосходство; если регулярно не ходишь в студенческую общагу и не трахаешь сисястых висложопых первокурсниц, провинциальных девочек в народном стиле, наконец–то дорвавшихся после восемнадцати летней опеки папы–мамы до свободы; если не рассказываешь потом, как волшебно были пьяны с Ирой из 810–й, как замечательно Вероника из 717–й умеет брать в рот; если во время заурядной бытовой пьянки после сдачи очередного семестра способен моментально нажраться до поросячьего визга и, схватив бутылку, по–хулигански разбить её о стол, потрясая осколочным горлышком: «Всех щас, бля, покоцаю, я — психопат!..», то понятие, взятое из «Большой Медицинской Энциклопедии» — как нельзя кстати.

Маньяк.

Он и сам свыкся с мыслью, что — немного того, или не того, и уже особо не обижался, если замечал боковым зрением, что у него за спиной выразительно крутят пальцем у виска — мол, он ведь ненормальный; если слышал рядом зловеще–испуганный шепоток: «Тихо, тихо, потом, потом, а то он щас… покоцает… тс–с–с… Маньяк.»

А чего, собственно, обижаться на вас, господа сокурснички?

Ненормальный — не соответствующий норме, не такой, как все остальные. Норма — быть «как все». А хотеть быть таким, «как все» может желать только существо с воображением ящерицы, серой мыши — то есть вас.

Вы — обыкновенные серые мыши, и на Маньяка никогда не потянете.

И вообще: не курс, а цирк на Цветном бульваре: бабы, все, как одна — патологические бляди, с необычайно развитыми вторичными половыми признаками (по общему мнению, регулярно подтверждаемом в перерывах между лекциями гиперсексуальными однокурсниками — и первичными тоже); мужики — или живая иллюстрация к массовому мелкобуржуазному каталогу «Otto», так, дешевенькая попса, или — крутые мальчики, обедающие в «Континентале» и ужинающие в «Арлекино», куда приезжают с роскошным телками на роскошных папиных 730–х BMW и 9000–х Saab’ax последних моделей.

Есть, впрочем, несколько жадных до знаний провинциалов, мудаков–Ломоносовых, собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов, пришедших в Москву с катомками за плечами, но это — вообще не люди. Так — мусор.

Да, правда еще присутствует небольшая горстка «интеллектуалов» точней — обыкновенных снобов, мнящих себя таковыми.

Ну, типажи и архетипы настолько узнаваемы и банальны, что даже поддаются классификации:

1) философы–эстеты: Флоренский, Бердяев, церковь Воскресения Славущего, Шмелев, Набоков, Антониони, Бергман, «Битлз», Бах Иоганн Себастьян, «Прима», чай без сахара, но зато с «мусором», (отсутствие возможностей диктует потребности), крепкий портвейн, живут сдачей стеклотары.

2) художники–прозаики–поэты: агни–йога, Рерих, «Кинг Кримсон», Брайн Ино, Штогхаузен, Меламед, Дом Кино, «авангард», «Беломор», кофе в забегаловках, «травка», заветная мечта свалить за бугор (непонятно, что они там делать будут); живут перепродажей анаши однокурсникам и мелкооптовой торговлей на вещевом рынке.

3) «отмороженные»: оргии, «братки», скандалы, хэппенинги, драки, «Нирвана», групповухи со всем, что шевелится, пьет все, что горит, курит все, что дымится, а чем живут — неизвестно.

Первую категорию Маньяк откровенно презирал; вторую — ненавидел, а к третьей относился так, как, наверное, относился Миклуха — Маклай к туземцам, попав на их остров, Terra inkognita — с брезгливым сочувствием.

Но все равно: их — и обляденевших народных девочек, и крутых мальчиков из дипломатических семей на папиных лимузинах, и эстетствующих полудурков много, они похожи, как неотличимо похожи друг на друга волоски на лобке, а он — эксклюзив, штучный экземпляр, тонкая ручная работа по единственному проекту, пусть и маньяк, но в мире другого такого нет: как собор Василия Блаженного, создателей которого царь Всея Руси Иван Васильевич приказал ослепить, чтобы ничего подобного больше нигде не создавали; или, еще лучше — как пронзительно–алый миллионерский Ferrari, собранный по спецзаказу князя Гримальди (чертежи выкуплены и уничтожены)…

А на трассе все эти BMW и Saab’ы останавливаются и с тихой завистью балдеют — ну, ну, ну и ни хера ж себе, и только шепоток по горячему гудрону стелется, — каков, каков однако!..

Он — маньяк, а вы, по большому счету, со своими шмотками от Диора и роскошными тачками — серые мышки, и поступили–то сюда или по связям, или за большие баксы, или же потому, что экзамены у вас принимали такие же серые мышки, как и вы сами, чувствовавшие подсознательную симпатию к собратьям по интеллектуальному увечью.

Все вы, все без исключения работаете на публику, все хотите понравится сперва другим, и через это самое «другим» — самим себе; ведь если разобраться, и шмотки, и показное эстетство, и оргии, и самый банальный половой акт — это прежде всего лицдейсгво; на публику то есть, все это замыкается на другого (–ую) или других и сводится к одной незамысловатой фразе: «вот как я могу, вот я, значит, какой, посмотрите, какой я…»

Это ваша норма, серые мыши, и потому вы считаете себя «нормальными». Безнадежно нормальны, неизлечимо здоровы.

Вам все время надо напрягаться, доказывать, а зачем ему что–то кому–то доказывать? Он что — цену себе не знает?

И вы ради этого самого доказательства потеете, бедные, работая «наружу», он — на себя. На удовлетворение собственного эго, и нет ему нужды ни до ваших показных коитусов (а они всегда показные), ни до внешнего лоска, ни до глупых бесед в курительной — «а вчера Валька–то…» или: «слышал про Охлобыстина?..» или: «правильно Николай Бердяев писал…»

Занятие этим приносит чувственное удовлетворение только ему — зачем ему удовлетворять еще кого–то, зачем делиться?

Высшее проявление эго — быть безразличным ко всему на свете.

Так что — желать стать «нормой», то есть стать похожими на вас?

Ни хера.

Маньяка не любили, но — боялись: мало ли что, ненормальный…

А вдруг — Дудаев, Чикатило, а вдруг — действительно… ну, покоцает, бля, маньяк?

Чужая душа — потемки.

Хотя, конечно, на Чикатило не тянет: ростовский маньяк хоть телок трахал, пусть и не достигших студенческой половозрелости, а этот…

А вот об этом, дорогие мои, вы никогда и не узнаете.