Час прошлой веры

Что-то было там, снаружи, какой-то звук - едва ощутимый, тонущий в вялом шорохе дождевых капель, прерывистый, тоскливый, безнадежный... Будто плакал крохотный щенок, запуганный и несчастный. Или это ветер тихонько раскачивал обрывок проржавевшей жести на крыше?

– Что это?
– Ксюшин шепот был не громче вздоха.

Олег уже натягивал сапоги.

– Я посмотрю. Не бойся, Ксеня, я быстро.

Когда фигура Олега черным силуэтом вырисовалась в мутном пятне выхода, Ксюша заметила тусклый и мимолетный взблеск в его правой руке. Нож. Значит, он сам боится...

Снаружи было промозгло и смутно. Мелкая влага сеялась из тонкой пелены высоких туч, сквозь которые огромным неярким пятном просвечивала луна. В призрачных лунных сумерках окружающее было зыбким, но видимым, и Олег с изумлением обнаружил, что болото стало озером, а холм, приютивший часовню - островом. Да, на славу потрудилась гроза...

А тихие жалобные звуки, выманившие его под дождь, не прекращались. Они стали явственнее, слышнее, и все же Олег не сразу сумел заметить издававшее их существо.

Это был щенок. Маленький серый комочек страха и холода, он копошился в мокрой траве и хныкал, хныкал... Когда Олег склонился над ним, протягивая руки, щенок отчаянно бросился навстречу, заплетаясь неуклюжими лапками в жестких стеблях, вжался в ладони трясущимся невесомым тельцем, заскулил счастливо и благодарно. Чувствуя на пальцах мягкое тепло крохотного язычка, Олег подумал, что щенок еще совсем маленький, сосунок еще, что сволочь какая-то придумала его топить (и наверное, не одного), но вот - не вышло, вынесли грозовые шальные воды невесть куда, в болота, на сухое...

Для щенка умостили кубло из Ксюшиного мохерового шарфа, и он скоро перестал скулить и дрожать, затих, только причмокивал во сне - совсем как ребенок. А вот к Олегу с Ксюшей сон не шел. Олег снова принялся рассматривать темное пятно на стене, и чем дольше вглядывался, тем больше ему казалось, что это все-таки лицо, непривычное какое-то, неуловимо разнящееся от прочих святых ликов, едва виднеющихся на стенах. Странное лицо. Странное уже хотя бы тем, что четче прочих различалось оно в неверной призрачной мгле, что было чернее других, что было зыбко изменчивым.

А Ксюша смотрела на щенка. Долго смотрела. Потом спросила:

– Слушай, а какой он породы?

Олег досадливо глянул на нее:

– Не знаю! Подожди...

А когда снова повернулся к стене, загадочное тревожное лицо оказалось мокрым подтеком, бесформенным и скучным. Наваждение...

Он лег, заложил руки под голову. Муторно и неуютно было ему, в голову лезли непривычные мысли; вещи, никогда до сих пор не интересовавшие, незнакомые, ненужные, оказывались вдруг беспричинно известными и сомнению не подлежащими. Что-то поселилось внутри, что-то не свое и поэтому страшное. И это лицо, которое то есть, то нету его... И щенок... Чем дальше, тем больше тревожил он Олега, этот звереныш, а собственная недавняя вера в правдоподобность его появления тревожила еще больше.

Олег посмотрел на щенка. Тот спал, время от времени сильно вздрагивая всем телом, коротко взвизгивая, - видно, снилась какая-нибудь щенячья глупость. А кстати, почему он спит? Почему не скулит, есть не просит? Не голоден? Это возможно?

Ксюша снова тихо спросила:

– А все-таки, какой он породы?

– Дворняжка, наверное, - соврал Олег. Не стоит ее пугать - она и так уже напугана. Будем надеяться, что мамаша не отыщет своего детеныша, что гроза начисто замыла его следы. Будем надеяться, что его родственнички в это время года еще больше боятся людей. И на нож - тяжелый и крепкий тоже можно надеяться. Надеяться и не спать...

Ксюша легонько взъерошила Олеговы волосы:

– О чем задумался? Опять о мусоре в храме?

– Да так... И об этом тоже... Кто-то опоганил языческое святилище. И не просто опоганил - обокрал предыдущую веру, использовал место, которому люди привыкли поклоняться испокон веков, использовал, чтобы построить эту часовню, чтобы заставить людей чтить новые святыни и забыть старые... А теперь кто-то опоганил и ее, эту новую святыню. Знаешь, Ксень, есть такое слово "возмездие"...

Олег замолчал. Ксюша смотрела на него так, будто впервые увидела:

– Я не понимаю... Так, по-твоему, христианство - это плохо? По-твоему, это мерзкое язычество с его невежеством, дикостью, человеческими жертвоприношениями - лучше? А сам, между прочим, крестик носишь!

Олег скривился:

– Крестик... Ну, ношу я крестик. Это о бабушке память, только и всего. Нехристь я, некрещеный то есть.

Он запнулся ненадолго, продолжил задумчиво:

– Лучше, хуже... Не можем мы судить о том, что лучше, что хуже. Не можем, потому что ничтожно мало знаем о язычестве, а это - вина христианства. Так ревностно искореняли скверну язычества, что изувечили культуру дохристианской Руси, причем изувечили безвозвратно. А в оправдание себе измыслили ложь, будто и не было ее, культуры этой, будто до принятия православия прозябала Русь в дикости и мерзости неописуемой...

– А разве не так?
– совсем растерялась Ксюша.

Олег почти вскрикнул:

– Не так! Было бы так - была бы наша христианская культура копией византийской. А возьми, к примеру, архитектуру, иконопись. Чувствуется, конечно, византийское влияние, порой - сильное влияние, но и не более того. Нет, Ксеня, христианство приживили к Руси, яко ветвь ко древу, а все прочие ветви отсекли, чтобы жила только эта, новая...

Он снова надолго замолчал. Ксюша, так и не дождавшись продолжения, заговорила сама:

– Вот ты говоришь: "языческая культура". Какая же это культура, если даже боги явно заимствованы у других народов? Вот Семаргл из пантеона Владимира 980 года - это же иранское божество. Крылатая собака, покровитель семян и ростков.

– Семаргл...
– Голос Олега сочился ядовитой издевкой.
– Семаргл из пантеона Владимира... Хитер был, аки змий, князь Владимир по прозванию Красно Солнышко, по другому прозванию - Святый... Хитро выдумал - за десять лет до крещения Руси, готовя оное, учинить реформу язычеству. Зачем? Вместо Рода - великого доброго бога - над прочими богами поставил громовержца Перуна, дабы мрачностью его отворотить мир от язычества, дабы отделить поклонение языческим богам от почитания пращуров, без коего на Руси человек - не человек. И Семаргла, крылатого пса, мудро выдумал меж богами поставить...
– Олег говорил, а сам не сводил глаз с пятна на стене (да нет, это все-таки не просто пятно).
– Приучить хотел иноземным богам кланяться. Благо, издревле был на Руси похожий обличием бог Переплут...

А пятно на стене все четче проступало чертами человечьего лика, будто бы лик этот таился в глубине постепенно обретающей прозрачность стены, будто бы близился он теперь, креп, копил в себе сумрачную черноту, и она чернота - изливалась из плоскости каменной кладки, обволакивала, манила скорым пониманием доселе непостижимого, недоступного разуму... И Олег говорил, говорил, взвинчивая себя в непонятном неистовстве:

– Не в том великая вина христиан, что веру свою утверждали, а в том, как они утверждали ее. По местам, идеже стояша кумири бога Велеса, поставляли церьквы святому Власию; и с иными богами тако же сотворяли, дабы люд, молениями на привычном месте, привычным богам возносимыми, крепил существо новой, не своей веры, чужой... А монаси, аки волци алчущи ходящи среди людей, оных во скотьи покорныи превращали, заповедуя не противиться злу; навий же нарекоша бранно, яко те по словеси монасей суть козлища поганьськыи...