Час шестый

— Где он? — заорал милиционер, вставая. И еще два револьверных выстрела не шибко хлопнули сквозь лесной гул. Лес шумел по-прежнему равнодушно и отрешенно.

— Упал он, упал, я видел, как он повалился, — на ходу бормотал Кеша. Но его никто не слушал. Четверо уже подбежали к избушке.

Корчагин с наганом в правой руке левой распахнул дверцу:

— Выходи на волю!

Но избушка была пуста.

— Дедко, тут дедко… — позвал в это время Кеша. — Совсем, кажись, мертвый…

В избушке никого не было. Корчагин слазал внутрь и вместе с Зыриным побежал на голос Кеши.

— Где второй? — Корчагин заматерился, поскольку никакого второго нигде не было. — Удрал гад. Искать! Сопронов, Веричев, где второй?

Не убирая из-под дождя наган, он подбежал к мертвому старику.

— В голову вроде… — сказал Кеша.

Игнаха и Веричев, не глядя на «добычу», молча озирались, всматривались в лесной сумрак. Дождь сек по щекам и слева и справа. Он словно стегал «охотников» вересовыми ветками. Веричев первый встал под застрех избушки. Навес был слишком узок. Он не спасал от воды, летевшей не сверху, а сбоку.

Леса шумели вокруг болотной избушки Никиты Ивановича Рогова. Сам Никита Иванович, уткнувшись в кустик черничника, недвижим лежал на правом боку. Корчагин еще раз обругал своих спутников. Застегнул кобуру и поворотил старика лицом вверх. Белела в сумерках борода, лоб оттеняли темные черничные ягоды. Красной поздней княжицей янтарная кровь мешалась с дождем, розовой струйкой стекала в мох. Глаза старика были чуть приоткрыты, дедко словно бы видел желтые вспышки молний, прислушивался к небесному грому, который шарахался над болотом. Лицо как будто бы улыбалось, радуясь новому состоянию.

Спасаясь от проливного дождя, Корчагин пролез в избушку. Каким-то образом втиснулись туда и четверо остальных. Не поместился один Кеша. Он дрожал от страха и холода. Быть может, боялся и грома. Наверное, холодней всего было ему, только частично втиснувшемуся в избушку. Он собственным задом поминутно открывал дверцу, и тогда дождь хлестал прямо в крестец. Вода стекала за гашник. Не сладко было и остальным. Лишь прорезиненный макинтош не позволил милиционеру промокнуть до нитки. Трясло Веричева и счетовода. Сопронов был зажат в самую середину, ему должно было быть теплее, но его тоже трясло.

Никто почему-то не вспомнил про Жучка с лошадью, оставленных в лесу под открытым небом.

* * *

Ночь была бесконечной и нудной. Молнии понемногу гасли, гром затихал. Ветряной шум не прекращался, и никто из всех пятерых не уснул, даже не задремал. Утро долго не приходило, рассвет словно застрял где-то далеко-далеко от болотной избушки, от всей этой бесконечной тайги и, может, от всей России.

Но вот каждый почуял, что ветер начал стихать, что куда-то вдаль уходила, наконец, ненастная буря. Гром перестал ворчать, дождь ослабел, начал тише стучать в стены избушки и в берестяное кровельное скальё. Береста на крыше перестала отзываться на капли, падающие с дерев. Волоковое оконышко слегка обозначило рассветную синь, и стихающий дождь прояснил ночные кошмарные мысли. Все пятеро зашевелились, мешая друг другу.

— Вылезай! — скомандовал Корчагин.

Кеша задом в дверь был выдавлен из избушки. Следом за ним вылезли остальные. Всех трясло, но спички у всех размокли. Игнаха начал шарить на дедковой полочке, опрокинул черепяшку с солью и вдруг нащупал спичечный коробок. Там брякало всего две или три спички.

Корчагин забрал спички себе:

— Ну, кому зажигать пионерский костер? Кто самый умелый? Ты, что ли, Веричев?

Никто не похвастался, никто не подхватил шутку милиционера.

— Да ведь и дров-то сухих нету, — пожаловался на судьбу Кеша. — Чем растоплять-то?

— А вот чем! Тут целая книга… наверно, божественная, — подал голос Игнаха.

— Дай ее суда!

Корчагин выдрал из клюшинского Евангелия несколько плотных листов. Чиркнул спичкой и поджег. Сухая бумага не хотела гореть, может быть, она задубела от старости. Загорелась лишь со второй, предпоследней спички. Листы горели и освещали убогие стены избушки. На глаза ничего больше не попалось, Корчагин начал жечь лист за листом…

Кеша вспомнил про свой топор, валявшийся под стариковским примостьем. Корчагин отобрал у Кеши топор, велел Игнахе светить быстро сгорающими листами и начал тесать примостье на сухую растопку, выворотил из пола сосновую плаху, выбросил ее наружу:

— Возьмите топор, тешите!

Зырин опередил Кешу, проворно схватил топор. Начал тесать сухую сосновую половицу.

Сопронов и Веричев жгли Евангелие.

— Растопляй! — крикнул милиционер.

Остатки Нового Завета полетели к порогу. Корчагин кинул их на кучу сухих щепок, лежавших на мокром от ночного дождя мху.

Пока Веричев пристраивался подпалить очередной лист, в его руке догорал предыдущий, и в этот момент бумага в руке Веричева вдруг погасла. Корчагин заругался, в коробке оставалась последняя спичка. Ее поручили зажечь Сопронову. Председатель Ольховского сельсовета, бывший лесник Веричев, дрожал от холода или от нервного напряжения. Сейчас он больше всего боялся, что последняя спичка фабрики города Слободского сломается в сопроновских пальцах либо вовсе не вспыхнет. Спичка загорелась… Веричев вовремя подставил евангельскую бумагу. Опять начали драть и жечь листы книжных остатков. Кровавые отблески то сужались, то раздвигали утреннюю полутьму. Вот и запылала сухая щепа, осветила ближние сосны, синеватые черничные ягоды, пни и углы избушки, которую рубил когда-то дедко Никита…

Зырин выворотил из пола три оставшиеся половицы и расколол их, ругая спадавший с топорища Кешин топор. Костер из сухих половиц быстро вошел в силу. Пламя шумело, хотя ветра уже не было. «Охотники» сушили рубахи, штаны и портянки. От одежды в рассветной утренней сини поднимался вонючий пар. Кеша только что разулся и пристроился посушить портянки, как вдруг ему было велено обуваться:

— Старика зарыть! — жестко рыкнул Корчагин.

— Где его зароешь-то, тут один мох, — пытался объяснить Кеша.

— Пойдем! — Зырин по спине шлепнул недовольного Кешу. — Стащим под выскырь.

— Куда под выскырь? — не согласился Кеша. — У нас и лопаты нет. Ты убил, ты и хорони…

Счетовод не дождался Кешу к мертвому телу. Фотиев уперся и не сдвинулся от костра. Зырин пошел один. Без напряжения за ворот стеганой кацавейки взял легкую стариковскую плоть и поволок в сузёмную тьму.

Большая толстая ель упала от урагана лет пять назад. Она корнями выворотила большую болотную яму. Место было как раз на горушке, и ямина даже после такого большого дождя оказалась сухая. Зырин положил Никиту Ивановича под выскырь и начал стряхивать на него остатки земли с вывороченных корней. Запорошил, но оказалось мало. Счетовод позвал на помощь Кешу и Веричева. Те пришли и сивым, как волосы старика, влажным подзолом руками кое-как закидали труп. Сопронов с Корчагиным не участвовали в похоронах Никиты Ивановича.

Рассветало взаправду. Корчагин молча припомнил охаратки Зойкиных пирогов, оставленных в Жучковой телеге. Костер пылал, как на пивной поварне. Кровавые отблески уже не играли на медных стволах морошкового болота. Сопронов с Корчагиным жадно поглощали чернику, в изобилии вызревшую вокруг избушки.

Одежда была еще влажная, но милиционер не позволил сушиться дальше:

— Товарищ Сопронов, веди! Захватим Рогова в деревне. Помнишь, как обратно идти?

— Кеша делал затёски, — сказал Игнаха. — Негде тут заблудиться.