Час Совы

— Приеду, Аленушка, — ещё тише произнес Филипп и положил трубку. И Вован посмотрел на него ещё многозначительнее. — Ну? — спросил он.

И Филипп едва заметно утвердительно кивнул головой.

План, по мнению Вована, был прост и гениален. Задачей Филиппа было выманить Алену из Москвы, приехать в Александров на электричке, а там… Остальное устроит он… — Все делаю по дружбе, бескорыстно, — сказал Вован. — Ну а уж если, когда разбогатеешь, захочешь отблагодарить — твое дело… А не захочешь, так и не надо… — Хорошо, хорошо, — вдруг дико занервничал Филипп. — Ну решились, так что? Надо же все хорошенько обдумать…

— Приезжаете в Александров, на площади берете частника. Меня берете. По дороге я выкидываю тебя из машины, бью для вида, увожу её и… Остальное — мое дело… — А я? — А ты пробираешься к своему дому, сидишь там и ждешь меня с радостной вестью об освобождении. Вот и все, что ты будешь делать… — А почему бы мне после того, как ты меня выкинешь, не обратиться в милицию? Так будет вернее… — А потому что они таких лохов, как ты, раскусят вмиг… А потом расколят, и ты выдашь меня. И загудим с тобой на пару в дом родной, Филипп Игнатович… — Так зачем же тогда выкидывать меня из машины? — недоумевал Филипп. — Какой в этом смысл?

— А это только из сочувствия к тебе, чтобы ты всего этого не видел, — хмыкнул Вован. — Зрелище не для слабонервных, сам должен понимать…

— Нет, не пойдет, не пойдет! — закричал, махая руками, Филипп. — Это какой-то собачий бред! А почему нельзя, например, здесь, в Москве? В подъезде, например…, — процедил он, глядя в сторону. — Можно, — согласился Вован. — Только тогда ты сам, я-то тебе зачем? Спрячься с пистолетом в собственном подъезде или в её, время выжди, когда она появится, и чтобы никто ни тебя, ни её не видел… Ты же мал, как букашка, как тебя приметить? Или ты будешь там стоять в спецназовской шапочке на потеху жителям подъезда? А, кстати, важный вопрос — ты стрелять из пистолета умеешь? Я, например, умею, но плохо, боюсь промазать, а ты, полагаю, и вообще никогда пистолет в руках не держал… Тогда можно ножом… Пырнул под ребра и бежать… И, главное, чтобы никто не заметил… Это, дружище, просто только на экране телевизора… Там профессионалы работают, а ты лох… И я лох… Но там, в темноте, в лесу, я сумею… Кое-какой опыт есть, четыре годика зоны за спиной, там всякое бывало… Ты же не сумеешь и там, — подвел итог Вован. — Соглашайся со мной, не пожалеешь… — Хорошо, а когда она исчезнет, отец-то в милицию пойдет, вывесят её фотографии… — И никогда её не найдут, — вздохнул Вован. — Знаешь, сколько людей у нас бесследно пропадает? А шансов на то, что кто-то заметит вас на вокзале, в электричке, очень мало… Риск, разумеется, кое-какой есть, но, сам знаешь, кто не рискует, тот не пьет шампанское… А ты больше рискуешь ничего не делая, не только шампанского, но и воды сырой не напьешься, твой кредитор тебя кровью твоей собственной напоит досыта… — К тому же, полагаю, никто её и искать не станет, — охотно добавил сам Филипп, побледневший от разговора о его собственной крови. — Отец её просто придуривается со своим сердечным приступом. Знаю я его приступы. Запоями они называются. А мачеха от этой семьи просто отказалась, когда её папаша с ней развелся, мне сама Алена рассказывала… Он теперь на какой-то молодой шлюхе собирается жениться по примеру моего старого дурака, меняющего жен, как перчатки… Он даже не в курсе, что его дочь беременна.

— Ну вот, — развел руками Вован. — А ты сомневался. Какая твоя главная задача? Чтобы она не успела никого предупредить о том, что едет с тобой на природу… Это надо делать экспромтом, сюрпризом, понял? Пикник, уик-энд, свадебное путешествие, что угодно… Предложил, и сразу ехать… Но предложишь именно в тот день и час, когда я тебе об этом скажу… Понял? — А что? Предложу и поедет… Она на край света со мной поедет. Верит мне на все сто… Особенно после того, как я развеял её опасения насчет Алисы… — А вот это очень хорошо. Это просто замечательно, что она тебе верит, — улыбнулся Вован. — Будем действовать… Только во всем слушайся меня, я за тебя, Филя любому глотку перегрызу… За твои интересы… Ближе другана, чем ты, у меня нет… И благодарен я тебе, живу в твоем доме кум королю, воздухом дышу, деревенской пищи жру от пуза, девок трахаю. После зоны, после вонючих нар и казенных харчей — это же рай земной…

… Филипп съездил к Алене и передал её отцу полторы тысячи рублей. Тот сразу повеселел и как-то активно стал выпроваживать молодежь восвояси. Что они вскоре и сделали…

Филипп Рыльцев в свое время не пошел по стопам отца, после окончания школы отец отговорил его идти в театральный ВУЗ или во ВГИК. «Столько их сынков и дочек, один бездарнее другого… Всех на хорошие места в искусстве не пристроить… Приобрети лучше полезную профессию, пригодится.» И Филипп пошел в ИНЯЗ, хотя за его плечами были две роли в отцовских фильмах, за одну их них — роль маленького монашка, помогавшего красному комиссару, попавшему в плен к белогвардейцам, отец даже похвалил его. Но становиться актером отговорил… Теперь же надо было взять на вооружение все свои актерские способности — это в прямом смысле сбыло вопросом жизни и смерти.

Все эти дни Филипп был особенно нежен и внимателен к Алене. На последние гроши делал ей подарки, дарил цветы, они пили шампанское и ели пирожные. А потом, когда поступил сигнал от Вована, он предложил ей поехать к нему на дачу. Она немедленно согласилась. Они оделись и выскочили на улицу. Поймали частника и поехали на Ярославский вокзал…

Поначалу вагон был достаточно заполнен. Однако, они заняли удобное место у окна… Алена нежными глазами глядела на Филиппа. — Я люблю тебя, — прошептала она одними губами.

— И я тебя… , — внезапно побледнев, пробормотал он.

… И тут в вагоне появилось нечто необычное. С маленькой гармошкой в руках, ввалилась нелепая старуха в желтой шубе с вылезающими наружу черными клочьями. На голове была плюшевая кепка с огромным козырьком, на глазах круглые очки. — Мы вышли на битву с врагами, сыграй нам тревогу, трубач! — пропела старуха, наигрывая на гармошке. — Подайте несчастной жертве политических репрессий на пропитание! Не откажите в посильной помощи жертве большевизма!

Старуха пела, паясничала и кривлялась, потом принялась плясать в проходе. Она была так уморительна, что народ покатывался со смеху. Многие узнавали её. — Это же Сова! — Давненько её не было! — Когда она едет, не соскучишься, и дорога проходит незаметнее… Ну, артистка…

В её холщовый мешочек, висевший на руке посыпались пятерки, десятки, рублики… Она кланялась и делала ртом какие-то ужимки и гримасы. И вдруг заметила у окна Филиппа и Алену и остановила на них пристальный взгляд. А затем продолжила представление. Собрав с вагона урожай, прошествовала в следующий.

Примерно через полчаса она появилась вновь. Вагон был уже почти пустой. Старуха села на такое место, откуда было хорошо видно лицо Филиппа, вытащила из мешочка фляжку с какой-то жидкостью и стала потягивать из этой фляжки, постоянно бросая мимолетные взгляды на Филиппа. Алена оглянулась, а старуха скорчила ей нелепую гримасу и обнажила прокуренные зубы.

— Очень даже глупо, — заметила Алена и отвернулась.

Через некоторое время старуха встала и пошла к ним. Села рядом с Филиппом и уставилась на него. — Как тя зовут, мил человек? — спросила она. — А твое какое дело? — рассвирепел Филипп. Он и так был на взводе, его колотило от того, что они с Вованом задумали, а тут ещё эта… — А ну, пошла отсюда! — Ишь ты, каков…, — нахмурилась гримасница. — На старуху голос повышает, на жертву репрессий и произвола… Подумаешь тоже, пустой бамбук… Фигли-мигли, фу-ты, ну-ты…

— Иди, говорю, отсюда! — сжал кулаки Филипп и привстал, желая испугать старуху. Но та нисколько не испугалась, продолжала сидеть на своем месте, строя Филиппу мерзкие гримасы.

— А поглядите-ка на него, павлин какой! — надула она губы и вытаращила глаза. — Фраер дешевый, орясина! Трихомудия заморская… Вишь, набычился, что, застращать решил? Сижу, где желаю, такая же гражданка России, как и ты, право имею, шакал…

Ей видно понравились её собственные слова, и она решила добавить, улыбаясь прокуренными зубами:

— Шакалюга позорная, бамбук пустой, дурачина… — До чего ж не люблю таких шакалов… — Встала, повернулась спиной, подняла полы желтой шубейки, наклонилась и показала Филиппу задницу, облаченную в длинные голубые бабьи штаны. Тот было хотел дать ей пинка, но побрезговал. А старуха с невиданной прытью отскочила в сторону и пошла к выходу, отхлебывая из фляжки.

— А и так знаю, как тя звать, — крикнула она, раздвигая двери и подмигивая Филиппу. — Не скажу только…

Она появилась ещё раз, незадолго до Александрова. Зашла в вагон, молча подмигнула Филиппу, закурила папироску и снова ушла в тамбур.