Час тишины

— Зато ты слишком разумен, — оборвала она. Любое несогласие и сомнение раздражали ее, они вызывали в ней ненависть или слезы. Хуже было другое — она сама начинала сомневаться в правильности того, что делалось — все так, все неизбежно, — но она пугалась своих сомнений, они казались ей отступничеством. Она не хотела их допускать и больше всего обнаружить их перед ним.

— Может, это и хорошо, что не все проходит гладко. Хуже, когда они молчали и не соглашались. Ты же знаешь, что мы их не убедили. Теперь они хоть что-то стали делать по-своему. Ну, а потом, когда гнев утихнет, все равно им придется что-нибудь решать.

Он смотрел в ее утомленные глаза, они запали, вокруг них появились морщинки. Как она постарела, подумал он, как изменилась! И он прикоснулся к ее лицу как только мог нежнее.

— Не думай обо всем этом. Скоро перестанешь туда ездить, поедем снова вместе.

— Куда? — удивленно подняла она голову.

— Представь себе, — заговорил он с деланной беззаботностью, — уже ведутся большие подготовительные работы. И мне уже пора начинать измерения — внизу на юге/ А также установить, сколько рабочих можно завербовать прямо на месте. Это очень важно, понимаешь?

— Но ведь твой проект отвергли.

— Это неважно.

Конечно, он долго не мог смириться с тем, что приняли чужой проект, и испытывал даже некоторое удовлетворение, когда слышал скептические отзывы: все равно, мол, ничего не построят, кто это будет пускаться в такое дорогое предприятие?

Он обычно молчал в таких случаях или тихонько покачивал головой — вот увидите, возражал он, земля внесет свои поправки в ваши планы. Но он не мог сидеть сложа руки, наблюдать и дожидаться, чем все кончится, это было не в его характере; в конце концов и этот, чужой проект ставил все ту же цель: должен был остановить ту же самую воду, сделать плодородной ту же самую землю и помочь тем же самым людям. Так повелось, что человек вместо своих планов выполняет чужие.

— Люди всегда найдутся, — сказала она, — если будешь платить.

— Не всегда, — возразил он, — я уже с этим однажды столкнулся. Люди не захотели делать то, во что не верили.

— Вряд ли.

— И отдохнем все же оба.

— Вряд ли, — повторила она. — Не знаю, отпустят ли еще меня.

Она была очень утомлена и хотела только покоя. Уехать отсюда, вернуться домой к родителям! Там жизнь бежала спокойно. Она могла стоять на берегу, смотреть, как разгружают пароходы, никто ни на кого не кричал, она могла вернуться к старым друзьям, вспоминать о молодежной стройке, у всех была своя работа, свои дома, они занимались друг другом, последней премьерой, там было с кем вспомнить, как пили они из одной бутылки воду и пели «Интернационал». Что теперь делает ее компания? Все уже, вероятно, поженились или вышли замуж.

— Это я беру на себя, — пообещал он.

Через неделю они уехали, маленький потрепанный «джип» привез их вместе с их рюкзаками в деревню посреди равнины: большое графское поместье, дом с оббитыми барочными окнами, вероятно, господа держали борзых, потому что каждый дом сторожил какой-нибудь внебрачный потомок сей благородной породы. Их поместили в поместье, в огромной грязной людской с пятью кроватями; окна без стекол, почерневшие, прогнившие рамы, въевшиеся в стены грязь и табачный дым.

На другой день он пошел в национальный комитет, которым руководил молодой учитель.

— Товарищ инженер, у нас вы могли бы завербовать человек двадцать, на столько вы можете твердо рассчитывать, но я вам советую сначала рассказать людям об этом проекте, раз уж вы здесь; сейчас все перепуганы, кругом все время идут замеры, и все боятся, что это коснется их земли.

Договорились, что собрание созовут через день в послеобеденное время, а пока инженер хотел закончить здесь свою работу — раскинем, мол, перед школой табор, улыбнулся он.

Жена дожидалась его на улице с инструментами, они работали два дня подряд с раннего утра, наносили на карту цифры, он ругал вслух автора проекта, не давшего себе труда посмотреть, в каком направлении в действительности течет река; тот, видать, умел сосредоточиваться на кабинетной работе, счастливый человек!

Но она думала о другом, о последних событиях здесь, об их любви; четыре года назад они ведь тоже вместе ездили, совершили сюда свадебное путешествие, и печалью отзывались ее воспоминания об этих днях. Тогда она была счастлива, ее радовало и волновало, что она живет иначе, необычно и неспокойно, она посмеивалась над мещанскими представлениями о счастье и была преисполнена восхищением их жизнью, удивлена своей любовью к нему, да, она была счастлива, что их объединяет не только любовь, но также и общие убеждения. Одно подкрепляло другое, и ей казалось, что и того и другого хватит по крайней мере на всю их жизнь.

Очевидно, она ошиблась, и то и другое утомило ее, куда-то улетучилось; прежде всего пропал энтузиазм и очарование романтики — остался холод туманного утра, грязная людская без окон, запах костра и плохо разогретые консервы. Убеждения их также оказались далеко не одинаковыми, у него было много еретических мыслей, хотя он и старался скрывать их от нее.

Они двигались по мокрому лугу, зеленоватая вода громко чавкала под ногами. Работали молча, в каком-то придушенном молчании, которое хуже одиночества, хуже полного отсутствия людей.

Он видел в своем приборе ее лицо очень близко, хотя и перевернутым. Видел и это отчуждение, и эту печаль.

— Что с тобой?

Она молчала.

— О чем ты думаешь?

— Ищу чего-нибудь, чему стоит радоваться, — сказала она.

— И находишь что-нибудь?

— Не знаю… А может, мне хочется быть подальше отсюда! — И она добавила, оживившись — Сидеть где-нибудь в концерте, быть в кого-нибудь влюбленной. — Она подумала — и чтоб он был молодой и веселый, и чтоб все еще было у него впереди.

Перед ней мелькали знакомые лица, фигуры, они приходили и уходили, она перебирала в уме старые фразы, сказанные на набережной или по дороге с факультета в дребезжащем трамвае, в лодке, мерно раскачивающейся под тяжестью тел.

— Ты слишком избалована, — сказал он ей. — Когда ты наконец поймешь, что жизнь совсем не та, какой ты пытаешься ее себе представить?

Она не ответила, взяла связку инструментов — у школы их уже дожидались люди, а они еще не собрали своих приборов.

— Что ты хочешь им сказать? — спросила она, когда они уже выходили из людской. — Ведь до сих пор неизвестно, когда все-таки начнут строить.

Они подходили к толпе, толпа гудела словно улей, над этим гулом высоко взмывал чей-то пьяный тенор.

— Перепились, — заметил он. — Что я могу сказать, кроме того, что знаю?

Он вскочил на каменную стенку перед школой, огромный цветок подсолнуха касался его плеча. Ему показалось, что в воздухе стоит острый запах самогонки, они явно выпили, учитель был прав, они думают о нем бог знает что и готовятся к скандалу, поэтому и напились для храбрости.

Но на этот раз он ничего от них не хотел, скорее, наоборот, хотел поделиться с ними хорошими вестями: должны строить плотину, будет заработок, избавятся наконец от воды. Жаль, конечно, что он не мог говорить о своем проекте, тот был гораздо проще и поэтому реальнее и понятнее — этим же он мог их только удивить: здесь пролагались новые русла рек, строились шестиметровые ворота, насосы, за день вычерпывающие озеро воды.