Час волка

— А ну, работай давай, тебе говорят! — приказал солдат, ему было наплевать на то, что Мышонок — немец, такой же, как он сам.

— Хорошо-хорошо. — Мышонок снова взялся за топор и, прихрамывая, заковылял среди деревьев, углубляясь в лес.

Солдат шел за ним по пятам, только и выжидая, не подвернется ли еще какой удобный случай пнуть этого маленького беззащитного человечка. Сосновые иголки царапали лицо Мышонку, а для того, чтобы добраться до ствола очередного дерева, ему пришлось руками раздвигать в стороны колючие ветви.

И вот, избавившись от очередной ветки, он прямо перед глазами увидел чьи-то серые, иссохшие босые ступни.

Мышонок взглянул вверх и обомлел. Душа у него ушла в пятки.

На ветке висел мертвец. На сломанной шее была туго затянута веревочная петля, руки связаны за спиной, а выцветшая и истлевшая одежда по цвету напоминала весеннюю грязь в апрельскую распутицу. Трудно сказать, сколько ему было лет, когда его казнили, хотя, если судить по его волнистым, чуть рыжеватым волосам, он был довольно молод. Глаз и щек у повешенного не было — их выклевали вороны. Висельник превратился в костлявую, иссохшую мумию, с шеи которой на куске проволоки свисала табличка с выгоревшей на солнце надписью: «Я ДЕЗЕРТИРОВАЛ ИЗ ЧАСТИ». И под ней виднелась еле различимая торопливая приписка, нацарапанная черным карандашом: «И отправился домой ко всем чертям».

Рядом кто-то захрипел, словно ему не хватало воздуха. И только мгновение спустя Мышонок сообразил, что это хрипел он сам, это у него перехватило горло, когда внезапно почудилось, что вокруг его шеи затягивается петля виселицы.

— Что рот разинул?! Нечего тут пялиться. Пойди сними его.

Вздрогнув, Мышонок испуганно обернулся.

— Кто? Я? Нет… нет… я… я не могу… пожалуйста…

— Ну, недомерок ты эдакий, я кому сказал?! А ну давай! Хоть какая-то польза от тебя будет.

— Умоляю вас, не надо… я не могу… мне станет плохо…

Солдату не терпелось дать Мышонку нового пинка.

— Если я приказал тебе, ты сейчас же пойдешь и снимешь его. Я не намерен дважды отдавать один и тот же приказ. Понятно, ты, маленький…

Неожиданно чья-то сильная рука оттолкнула его в сторону. Солдат споткнулся о сосновый пенек и, не сумев удержать равновесия, повалился на землю. Ни слова не говоря, Майкл ухватил труп за щиколотки и что было силы рванул вниз. Гнилая веревка треснула, и по счастливой случайности это произошло прежде, чем у мертвеца отлетела голова. Майкл рванул снова, и веревка оборвалась. Покойник упал и лежал на земле у ног Мышонка, словно большой лоскут глянцевой кожи.

— Мать твою! — Солдат вскочил на ноги, лицо его пылало. Одним движением сняв карабин с предохранителя, он ткнул дулом в грудь Майклу. Указательный палец — на спусковом крючке.

Майкл, стоял не шелохнувшись, глядя ему в глаза — это были глаза обиженного ребенка.

— Побереги патроны для русских, — сказал он наконец, выговаривая слова с таким баварским акцентом, на какой только был способен, так как по новым документам он значился свиноводом из Баварии.

Солдат прищурился, но пальца со спускового крючка не убрал.

— Маннерхайм! — взревел лейтенант, гигантскими шагами направляясь в их сторону. — Опусти пушку, придурок чертов! Это же немцы, а не славяне!

Солдат повиновался. Он поставил свой карабин на предохранитель и стоял, не отрывая глаз от Майкла. Лейтенант встал между ними.

— Последи лучше вон за теми, — приказал он Маннерхайму, указывая на другую группу заключенных. Маннерхайм поплелся прочь, и тогда румяный лейтенант с пухлыми, круглыми щечками, напоминавшими запеченные в тесте яблоки, переключил свое внимание на Майкла. — Нечего тут руки распускать, понял? Я бы запросто мог позволить ему пристрелить себя, и мне за это ничего не было бы.

— Но ведь мы не враги, мы по одну сторону, — напомнил ему Майкл, в упор глядя на собеседника.

Наступила долгая пауза. Может быть, лейтенант усмотрел что-то подозрительное в его акценте? При мысли об этом Майклу стало не по себе.

— А ну-ка, покажи мне свой пропуск, — сказал наконец лейтенант.

Майкл полез во внутренний карман заляпанного грязью пальто и вытащил бумаги. Лейтенант развернул их и принялся внимательно изучать отпечатанные на машинке листы. В правом нижнем углу под подписью должностного лица каждый документ был скреплен печатью.

— Значит, свиней разводишь, — тихо пробормотал немец и покачал головой. — Господи, неужели все это зашло уже так далеко?…

— Я могу воевать, — сказал Майкл.

— В этом я не сомневаюсь, и, возможно, вам и в самом деле придется взяться за оружие, если русские прорвут фронт. Эти вонючки не успокоятся, пока не доберутся до Берлина. И что же ты собираешься делать в армии?

— Буду бить скотов, — ответил Майкл.

— Что ж, сдается мне, что некоторый опыт в этом деле у тебя имеется. — Все это время лейтенант брезгливо разглядывал заношенную одежду Майкла. — Стрелять-то хоть умеешь?

— Нет, господин офицер.

— А почему ты только сейчас едешь записываться в добровольцы? Почему не сделал этого раньше?

— Я свиней растил.

Тут Майкл краем глаза уловил в стороне какое-то движение. Взглянув лейтенанту через плечо, он увидел, как один из солдат направился в сторону повозки Гюнтера — туда, где под сеном было спрятано оружие. Он услышал тихое покашливание Мышонка и тут же сообразил, что и Мышонок, надо думать, тоже заметил это.

— Проклятье! — с горечью сказал лейтенант. — Ведь ты почти ровесник моему отцу.

Майкл видел, что солдат остановился возле их повозки. По спине у него пробежал холодок. Немец влез на сено и начал устраиваться поудобнее. Кое-кто из его товарищей засвистел, заулюлюкал ему вслед, но он, не обращая на них внимания, снял каску и, блаженно улыбаясь, растянулся на сене, закинув руки за голову. Майкл заметил, что трое конвоиров сидели в грузовике, а остальные разбрелись среди военнопленных. Посмотрев на противоположную обочину дороги, он отыскал взглядом Гюнтера, Тот стоял, опустив топор, и во все глаза смотрел на фашиста, устроившегося на отдых на его возу, даже не подозревая, что в сене под ним спрятан целый арсенал.

— Выглядишь ты достаточно крепким, я не думаю, что мое решение задержать вас здесь, на вырубке деревьев, на несколько дней встретит возражение у кого-либо в Берлине. — Лейтенант свернул бумаги и протянул их обратно Майклу. — Мы должны расширить эту дорогу, чтобы по ней могли пройти наши танки. Понятно тебе теперь? Ты уже сейчас, прямо здесь заступишь на службу во благо рейха и при этом тебе даже не придется марать руки кровью.

«Значит, еще несколько дней, — угрюмо подумал про себя Майкл. — Нет, так дело не пойдет».