Час ворона

Сине-серая лента шоссе несется навстречу. Автомобиль жадно пожирает километры. За окнами мелькают спящие деревушки, окутанные туманом поля, лес, укрытый серой дымкой, словно одеялом. Солнце пока не мучит жаром, лишь ласкает, будит землю, как любовник истомившуюся за ночь подругу. Когда я в последний раз видел рассвет солнца? Давно. Очень давно. Вчера...

На дворе самое начало августа. Пройдет несколько теплых дней, и погода испортится. Очередное лето превратится в воспоминания. Лето смерти Стаса Лунева. Да, я умер несколько часов назад. Умелые пальцы китайца возродили к новой жизни, по сути, совершенно другого человека, крещенного кровью старых друзей Ворона-хищника с белым оперением. Белый цвет на Востоке – цвет траура. Таким, как позавчера, я уже никогда не буду.

Ворон – птица-падальщик. Ворона не воротит от запаха гнили. Памятуя старичка-сердечника в потрепанных «Жигулях», я поостерегусь впредь общаться с обычными, нормальными людьми. Скоро, очень скоро с головой окунусь в дерьмо, где обитают существа, которым и в глаз клюнуть не грех. Жестокость порождает жестокость. Вот такая отныне у меня философия!

Слева, за редкими деревьями, промелькнула железнодорожная платформа. Шоссе вильнуло, и серая асфальтированная лента далее пролегла параллельно блестящим рельсам железной дороги. Я сбросил скорость, ища, где бы остановиться. Ура! Я правильно сориентировался! Предугадал – если ехать в сторону Москвы на автомобиле, то, чтобы добраться до железной дороги, необходимо сделать огромный крюк. А если свернуть в противоположную сторону от столицы – шоссе непременно приведет (или привезет?) к стальной электромагистрали.

Слева рельсы, справа лес, сосенки да березки. Ага! Вот отличная полянка. Сворачиваю, глушу мотор.

Мотор замолк, и сразу послышалось пение птиц. Надо же! А говорят, лесные пернатые перестают петь в середине июля. Диссонансом в чириканье птах небесных прозвучала очередная электронная трель мобильного телефона. Теперь можно и ответить.

– Слушаю. – Я вышел на связь, радуясь собственному спокойствию и уверенности. Трубку взял левой рукой. В правой пистолет.

– С тебя живого шкуру спустят, запомни! – заорала трубка голосом сумасшедшего со шрамом. – Где моя жена?! Что ты с ней сделал?!!

– Пока ничего, но ты подал хорошую идею. Содрать загорелую кожу с симпатичного личика Любочки – это эффектно. Какие еще будут предложения и пожелания?

Трубка замысловато выругалась, и на другом конце беспроволочного переговорного устройства растерянно замолчали.

– Эй! Алло-о! Урод, ты чего заткнулся?

– Что вы хотите, Станислав Сергеевич? – спросил телефонный собеседник бесцветным голосом.

– Я хочу, чтобы ты перестал постоянно названивать. Беспрерывные телефонные звонки меня раздражают, я становлюсь злым, а сорвать злость не на ком, разве что на твоей жене. Усек?

– Сколько? Скажите, сколько вы хотите? Хотите «лимон» в баксах?

– «Лимон» – это ничего. Это солидно. Но мало.

– Полтора. Больше не потяну.

– О'кей. В мелких купюрах, наликом. Как соберешь, позвони. А пока оставь телефон в покое. Договорились?

– Понадобится время.

– Я никуда не спешу. Мне хорошо с Любочкой. Красивая баба и полностью в моем распоряжении. О чем еще мечтать?

– Если с ней что-нибудь случится, я тебя... – Он замолчал.

– Ну? Чего ж ты не договариваешь? Что ты со мной сделаешь, если... Если... Тебе нравился клип про Монику Левински? Что ты мне сделаешь, если я дам Любочке за щеку, как Билл Монике? Я похож окрасом на шалунишку Билла, а Любочка много симпатичнее толстушки Левински, так что...

Телефонная трубка взорвалась такими яростными ругательствами, клянусь, ничего подобного никогда не слышал! Его ругань стала для меня сладкой музыкой. Я балдел, кайфовал, блаженствовал. Правосудие – говно! Чикатило нужно было отдать в полное распоряжение родственникам его жертв. Вот это было бы правосудием! Пуля для садиста – подарок. И тех, кто ратует за отмену смертной казни, я бы тоже оставил на часок в уединении с родственниками и друзьями жертв безумных преступлений. На арабском Востоке ворам до сих пор отрубают руку, и воровства там практически нет. Вот это закон! Вот это я понимаю!

– Эй, ты, уродина со шрамом! Заткнись, а? Усладил мой слух, и хватит. Хорошенького понемножку. На-ка, лучше поговори с супругой. – Я толкнул Любовь Игнатьевну в сгорбленную спину. – Люба, попроси мужа поспешить со сбором денег. Можешь выпрямиться, небось спинка-то затекла? Вот, возьми трубку, побеседуй. Только по-быстрому, пока я добрый.

– Алло! Алло! – Любовь Игнатьевна поспешила выполнить команду «отомри», схватилась обеими руками за трубку и, чуть не плача, заголосила: – Умоляю тебя – собери скорее валюту. Ты знаешь, у кого здесь, в Москве, можно занять такую сумму. Пообещай вернуть через неделю под десять процентов. Тяжело, но мы поднимем. Поспеши, прошу тебя...

– Хорош! – Я отобрал у нее телефон. – Алло-о, урод?

– Да...

– Значит, как договорились – звонишь, собрав баксы. И не пытайся нас искать, понятно?

– Понятно.

– Тогда отбой! Крепко целую!

Закончив разговор, я сладко потянулся, зевнул и повернулся к женщине на сиденье рядом.

– Ну что, Любочка... – Я плотоядно улыбнулся. – Раздевайтесь.

– Что?! – Она округлила глаза, уставилась на меня, будто я попросил ее повеситься.

– Раздевайтесь, раздевайтесь! Ха-ха... – Я рассмеялся, почесал подбородок пистолетным стволом. – Неужели вам не хочется попробовать, какова на вкус первая любовь?

– Стас, вы...

Я заставил ее замолчать, уткнув пистолетный ствол в женскую щеку, всю в подтеках от туши.

– Снимай блузку и бюстгальтер, живо! А то осерчаю и сломаю шею, как тот китаец Захару.

Красивые глаза Любочки остекленели. Губы дернулись и сурово сжались. Дрожащими руками женщина расстегнула пуговицы на блузке. Путаясь в рукавах, стащила с себя тонкую материю. Торопливо согнула руки в локтях, повозилась с крючками-застежками бюстгальтера, обнажила грудь.

Грудь у нее была хороша, черт побери! Бледно-розовые большие соски. Манящая белизна не тронутой загаром бархатной кожи. Упруго-округлая, почти идеальная форма.

Любовь Игнатьевна взялась руками за поясок шортов.

– О, нет! Шорты снимать не нужно. Поднатужьтесь, пожалуйста, Любочка, и оторвите рукава блузки.

Ее глаза удивленно спросили «зачем?». А руки между тем разорвали дорогую ткань.

– Очень хорошо. Оторванные рукавчики, будьте любезны, отдайте мне. Ротик откройте... Нет! Нагибаться не нужно. Насчет Билла и Моники я пошутил.

Она открыла рот, и я, соорудив из одного рукава кляп, заставил Любовь Игнатьевну закусить его зубами. Другим рукавом обмотал нижнюю часть женского лица, фиксируя кляп во рту, и стянул импровизированный намордник узлом у нее на затылке.

– Повернитесь ко мне попкой, Люба. Руки за спину... Вот так...

Бюстгальтером я связал ее запястья за спиной.

– Вылезайте-ка из машины, Любочка, пока на шоссе штиль и затишье.

Нагнувшись, прижавшись телом к обнаженному телу женщины, я открыл дверцу с ее стороны. Любовь Игнатьевна, вроде бы невзначай, прижалась голой грудью к моей руке. Вот и пойми их, баб? Больше смерти боялась моей извращенной похоти и, нате вам, трется грудями. Что это? Обида отвергнутой самки? Или в последний момент Любочка решила, что совсем не помешает заняться со мною сексом? Соблазнить, а после обмануть... Черт ее знает.