Чаша цикуты. Сократ

— Останется память о любви. А это, может быть, больше и важнее, чем сама любовь. Воскресшее в памяти вечно, как душа.

Тюремщик не забыл о просьбе Сократа. Вошёл в камеру и громко сказал, обратясь к Ксантиппе:

— Пора тебе уходить, женщина! Никому из посетителей нельзя находиться в тюрьме слишком долго — это привилегия заключённых.

XII

Вторым посетителем в тот день был Критон. Как Сократ и ожидал, Критон пришёл с корзиной, в которой принёс столько еды и вина, что в другое время всего этого хватило бы на добрую многолюдную пирушку. Теперь же этого хватит Сократу до конца жизни, если правда, что «Делиас» вернётся через месяц.

Болтали о пустяках, пока пришедший с Критоном тюремщик стоял в дверях. Но как только он удалился, Критон сказал, наливая Сократу в кружку вина:

— Есть одна хорошая новость: стража, которая охраняет тюрьму по ночам, согласится за деньги выпустить тебя на свободу, чтобы ты смог бежать из Афин. Прошлой ночью я встречался и разговаривал с этой стражей. Все, Сократ, сочувствуют тебе и не подведут.

— Тогда давай выпьем за стражников, — предложил Сократ, — хотя, судя по тому, что ты о них сказал, они плохие стражники. — Сократ сначала пригубил вино, поцокал языком от удовольствия, затем выпил всю кружку до дна, шумно дыша через нос.

— Хорошее? — спросил о вине Критон.

— Хорошее! — похвалил Сократ. — Всё в нём есть — и запах корней, и крепость лозы, и кислота листьев, и сладость ягод, и терпкость серебристой пыльцы. Такое вино надо пить в радости.

— Так ведь я принёс радостную весть: тюремщики помогут тебе бежать, — напомнил Критон.

— И ты полагаешь, что это хорошо? — спросил Сократ.

— Конечно! — горячо ответил Критон. — Это, конечно же, хорошо!

Ты будешь жив и на свободе! Разве это плохо, Сократ?

— Ладно. — Сократ прожевал кусочек сыра, запил его вином, посмотрел ласково на друга и сказал: — Ладно. Если то, что ты предлагаешь, на самом деле хорошо, я убегу и останусь жить. Но если, убежав, я совершу злой поступок, что тогда? Хочешь ли ты, чтобы я совершил злой поступок?

— Сократ! — взмолился Критон. — Зачем рассуждать об очевидном? Жизнь — это хорошо, свобода — это тоже хорошо. Живя на свободе, ты совершишь таким образом даже не один, а два хороших поступка. В-третьих, ты доставишь огромную радость нам и твоей семье, а ещё большую радость философии, которую ты любишь больше всего на свете и служить которой повелел тебе Аполлон.

— Ты сказал: не надо рассуждать о том, что очевидно. А сам рассуждаешь, Критон. Значит, и я могу порассуждать, так?

— Будь по-твоему, — вздохнув, согласился Критон, зная, что ничего запретить Сократу он не в силах.

— Далее ты сказал, что я намерен рассуждать об очевидном: о том, благо ли жизнь, свобода, любовь к друзьям и философии. Но так ли очевидно всё, что ты утверждаешь?

— Разве нет?

— Давай порассуждаем.

— Да уж давай, — махнул рукой Критон. — Давай, давай! Я, конечно, люблю, когда ты рассуждаешь, но не люблю, когда ты делаешь это во вред себе, как это случилось на суде.

— Ты уже говорил об этом, — сказал Сократ, поставив на камень кружку. — Теперь поговорим о побеге. Ведь я должен ответить тебе, согласен ли я бежать из тюрьмы, верно? Ты ещё не спросил меня об этом, но хочешь спросить, верно?

— Да, Сократ.

— Вот и спроси.

— Спрашиваю: согласен ли ты, Сократ, бежать из тюрьмы? — повинуясь другу, спросил Критон.

— Вот. Спасибо. Теперь давай выпьем ещё по кружке вина и поговорим о моём побеге. Итак, я убегаю из тюрьмы, а не из своего дома или ещё откуда-нибудь, — продолжил разговор Сократ, когда пустые кружки, звякнув дном, снова оказались на камне. — Верно?

— Верно.

— А тюрьма принадлежит нашему славному полису, Афинам?

— Да, Афинам.

— Гражданином которых я являюсь добровольно, дав клятву, в которой, как ты помнишь, есть такие слова: «Я буду слушаться властей, постоянно существующих, и повиноваться установленным законам, а также и тем новым, которые согласно установит народ». Ты помнишь эту клятву, Критон? Мы дали её, когда нам исполнилось по восемнадцать.

— Разумеется, помню.

— И вот если я убегу из тюрьмы, которая принадлежит Афинам, осудившим меня по законам, которые я поклялся соблюдать, то не совершу ли я клятвопреступление?

— Совершишь, — согласился Критон. — Но есть одно обстоятельство, которого ты не учёл, Сократ: ты осуждён несправедливо, потому что и богов отеческих не отвергал, и не совращал своими поучениями юношей. Ты и сам говорил об этом на суде, Сократ.

— Да, я говорил об этом, — согласно кивнул головой Сократ. — Но ещё раньше я говорил, что при любых обстоятельствах нельзя поступать несправедливо — ни тайно, ни явно, ни преднамеренно, ни но неведению, потому что и неведение — зло само по себе, так как человек по природе своей, по замыслу богов должен быть сведущим в том, что дурно и что хорошо.

— Ох, Сократ, — Критон закрыл руками лицо, предвидя, к чему тот клонит. — Остановись, Сократ, и исполни нашу горячую просьбу: согласись бежать. Мы умоляем тебя страстно и слёзно.

— Помолчи, — остановил причитания Критона Сократ. — Дай же мне договорить до конца. Вывод ещё не очевиден. Итак, — продолжил он после небольшой паузы, возвращаясь к недосказанной мысли, — никогда не следует поступать несправедливо, даже ради высшей справедливости. Сражение, спор, спортивное соревнование, состязание в мусическом таланте, торговая сделка, свидетельство на суде, жизнь, смерть — всё это должно быть честным, без коварства, без софистических ухищрений, без того, что сделал когда-то для Пелопса возничий Эномая Миртил [135] , без присвоения чужих сочинений, без обсчёта, без лжи, без порока. Без страха. Разве не так, Критон?

135

Что сделал когда-то для Пелопса возничий Эномая Миртил... — Герой древнегреческого мифа Пелопс, сын Тантала (по его имени получил название полуостров Пелопоннес), чтобы получить в жёны дочь царя Эномая Гиппродамию, должен был победить Эномая в состязании на колеснице. Помог ему в этом возничий царя Миртил, сын Гермеса, заменив металлическую чеку в колеснице Эномая на восковую, отчего в решающий момент состязания колеса соскочили с колесницы и она опрокинулась, а Эномай разбился при падении.

— Так, мой друг, и всё же я прошу...

— Да, я согласен, что афиняне совершают зло, осудив меня на смерть, ибо я невиновен.

— Вот! — обрадовался Критон. — Значит, ты понимаешь! Афиняне совершают преступление, убивая тебя. Преступление перед тобой, перед твоей семьёй, перед нами, твоими друзьями, перед светозарным Аполлоном, перед мудростью.

— Ты прекрасно сказал, — похвалил Критона Сократ. — Совершив преступление, афиняне не смогут оправдаться передо мной, потому что меня не будет. Но они должны будут ответить перед всеми другими, которых ты перечислил.

— Так не дай же афинянам совершить это преступление! — воскликнул Критон, полагая, что победил в споре. — Если ты умрёшь в тюрьме, афиняне окажутся преступниками. Если ты согласишься убежать, ты спасёшь их от преступления. Один спасёшь многих. Одним простым поступком спасёшь честь всего полиса. Не так ли?

— Убежав из тюрьмы, Критон, я совершу тем самым дурной поступок. Помнится мне, что об этом говорил ещё великий Фидий. Во-первых, все скажут, что я трус. А прослыть трусом даже во мнении одного человека мне не хочется. Во-вторых, я не намного продлю свою жизнь, так как смерть моя уже близка, потому что я стар. Так стоит ли ради немногого жертвовать столь многим? Я не раз сражался с врагами, когда был ещё молодым, но и тогда я не боялся смерти и не бегал от неё, Критон. В-третьих, я опорочу моим бегством мою философию, её истину, которая заключается в том, что ни при каких обстоятельствах нельзя поступать несправедливо, так как несправедливый поступок есть зло. В-четвёртых, я нарушу гражданскую присягу. В-пятых, я опорочу вас, моих друзей, потому что о вас скажут: они дружили с ничтожным, лживым и неверным человеком. В мире станет меньше справедливости и больше зла — вот что произойдёт, если я убегу из тюрьмы. Вот почему я говорю, дорогой мой Критон: нельзя отвечать злом на зло. Иначе эта цепь станет бесконечной и приведёт ко всеобщей гибели. Я не убегу, — добавил он, помолчав. — Конечно, я не хочу расставаться с жизнью, но ещё более я не хочу расставаться с честью. Понял ли ты меня, мой дорогой Критон?