Чаша Соломона. Непреодолимое притяжение

Женщины с самодовольной улыбкой, свойственной всем индейцам, не осознающим собственной жестокости, разрывали лягушку за лапы, чтобы вытекла вся кровь, считавшаяся ядовитой. Я не могла делать так же. Поэтому, найдя лягушек, я отдавала их другим, и те тут же разрывали несчастных рептилий. Я в ужасе прикрывала глаза, а женщины хохотали.

К обеду, когда мы собирали достаточно лягушек, с них снимали шкурки, заворачивали в листья какого-то дерева и жарили на костре. С гарниром из маниоковой каши получался настоящий деликатес.

Когда не было дождя, я обычно укладывала Луизу спать прямо на землю на листья бананов. Она тихо наблюдала, как вереницы зеленых и желтых навозных жуков ползли вверх и вниз по светло-зеленым стеблям камыша. В своих сверкающих изумрудом и золотом доспехах они казались существами из иного мира. Меня снова и снова удивляло поведение девочки: она почти не плакала. Живя среди индейцев, я замечала, что их маленькие дети ведут себя точно так же. Неужели так сильно влияла на дочку окружающая среда?

Дни ползли за днями. Было понятно, что наши враги нас потеряли. И когда, казалось бы, можно было спокойно вздохнуть и порадоваться жизни, Джеймс впал в мрачное настроение. Он стал угрюмым, замкнутым и раздражительным. Пытаясь перебороть ощущение отчужденности между нами, я старалась больше угождать ему, но он от этого еще больше раздражался, и я оставила его в покое. Но меня саму начали мучить дурные предчувствия, меня словно стали осаждать некие не поддающиеся определению силы.

Однажды ночью, когда я еще не совсем впала в сонное забытье и витала где-то между сном и явью, на меня обрушилось внезапное озарение. И пришло оно не в словах, но преобразилось в целую последовательность мыслей и воспоминаний, вспыхивавших передо мной яркими образами, и все вдруг предстало в истинном свете. До меня вдруг дошло, что точно так же выросло отчуждение между моими родителями в далеком детстве. Я как будто нацепила на себя чужую роль – роль моей матери, а роль отца начал играть Джеймс.

Этим вечером я решительно подсела к мужу, который расположился возле костра рядом с несколькими индейцами и Кадербхаем, и из меня бесконечным потоком полились слова, громоздясь друг на дружку с поразительной быстротой.

Индейцы и Кадербхай поняли, что между нами с Джеймсом разыгрывается сцена, и тактично оставили нас наедине.

Я чувствовала, что если сейчас не остановлю отчуждение, которое нарастало между нами с каждым днем, то нам придется расстаться. Я первый раз в жизни отстаивала свое право на счастье. И уж в совершенно несносное существо превратила меня мысль о том, что Джеймс отодвинул меня в сторону и не подпускал к чему-то такому, на что я имею полное право. Это мое право знать о его чувствах и мыслях я не подвергала ни малейшему сомнению, и это делало меня несчастной, лишало всех тех радостей, которыми я так дорожила прежде. Его угрюмость и подавленность, которую он переживал сам по себе, почти убила нашу любовь.

Я нисколько не стыдилась слов обвинения в его адрес, не выбирала выражений, а просто выплескивала свою боль и страх, и уже через несколько минут с радостью увидела, что Джеймс начал выходить из своего оцепенения.

– Любимая, прости, но я не знал о том, что ты так страдаешь. Мне было страшно за тебя, за мою дочку, которую я оставил, и за Луизу.

– Да, и поэтому ты отодвинул меня от себя подальше. Понимаешь, для меня важно, чтобы ты делил со мной не только радость, но и горе!

– Я обеспокоен тем, что мой друг Гарри не отвечает. Уже прошли все сроки…

– Но разве легко сюда добраться? Мы вместе – это самое главное. А когда выберемся отсюда, найдем наших детей и все будет хорошо, – отчаянно врала я, сама в это не веря. Мой сын и наша общая дочка будут в вечной опасности, я это знала, и возможно, нам придется скрываться всю жизнь…

Со своего места я видела над верхушками деревьев луну на ущербе, которую то и дело закрывали бегущие по небу и светившиеся прозрачной белизной облака. Внезапно тишину ночи пронзил жуткий вопль – нечто среднее между визгом и рычанием. В тот же момент из темноты возник индеец с лицом и телом, раскрашенным в красный цвет. Он встал перед костром и застучал луком о стрелы, подняв их над головой.

Мгновенно рядом с ним на поляне появились другие индейцы, с такими же красными лицами.

Они запели. В приглушенной гармонии я различала каждый голос в отдельности, не понимая ни слова. Чем дольше они пели, тем большая, казалось, их охватывала ярость. В конце каждой песни индейцы издавали самые свирепые вопли, которые я когда-либо слышала. Мне стало казаться, что чем громче они вопят, тем больше разгорается их ярость.

Внезапно они смолкли. Неверный свет костра подчеркивал гневное выражение их застывших, похожих на маски лиц и лихорадочный огонь в глазах.

Держа оружие высоко над головами, воины сломали строй, собрались в тесный кружок и стали что-то выкрикивать, сначала тихо, затем такими пронзительными голосами, что и у меня мороз побежал по коже. Затем они снова смолкли, и Джеймс шепнул мне на ухо, что мужчины вслушиваются в эхо своих криков, чтобы определить, с какой стороны оно вернулось. Эти отголоски, пояснил он, приносят с собой духов врага.

– Они что, собрались воевать? – спросила я удивленно у Джеймса.

– Похоже на то, – неуверенно протянул Джеймс и побледнел.

Завывая и стуча оружием, мужчины пустились вскачь по поляне, и еще пару раз они собирались в тесный кружок и орали во всю мощь. Потом все успокоились и разошлись по хижинам.

– И это все?! – удивилась я.

– Завтра, на рассвете, они нападут на соседнее племя, и, честно говоря, мне это очень не нравится. Если они проиграют, то тебя и Луизу заберут в плен.

– А тебя? – и тут до меня дошел смысл его слов: Джеймса могут убить! Индейцы не берут в плен мужчин!

– Я слышал, что убили их воина, они за него будут мстить.

– Господи, Джеймс, меня совсем не устраивает перспектива остаться с Луизой на всю жизнь в джунглях в рабстве.

В эту ночь я спала очень тревожно. Луиза, чувствовавшая меня, тоже несколько раз просыпалась и плакала.

– Это была наша первая ссора с Джеймсом! Теперь я знаю, как важно не накапливать обиду, лучше открыто поведать о своих чувствах. Ведь так, Грея?

– Не всегда это идет на пользу. Джеймс не стал реагировать на твои обвинения, а другой человек мог себя повести по-другому.

– Так что же делать в этом случае?

– Рассказывай о своих чувствах другому без обвинений.

– А если он ведет себя плохо?

– Каждый человек за свои поступки отвечает сам. Он может сам прожить свои уроки.

– А если его уроки больно ранят меня?

– Улучшайся. Не было бы жертвы, не возник бы урок.

– Я поняла, Грея, все это произошло, потому что я критиковала себя?

– Именно так и подпитывается закон жертвы.

– Насчет критики себя я поняла, очень важно себя полюбить. Я больше не верю в то, что я неспособная, страшная, глупая…