Чаша страдания

— Будь очень-очень осторожным в связях с зарубежными евреями. Из вас делают дрессированных евреев.

* * *

На первом же заседании комитета его члены собрали и внесли пожертвований на оборону страны на сумму 3 300 000 рублей. Об этом было напечатано в газетах. Тогда многие состоятельные люди жертвовали на войну свои сбережения. Генерал Райхман вызвал Михоэлса:

— Товарищ Сталин передал всем членам комитета свою благодарность. Это высокая честь. Он выразил желание, чтобы комитет постарался собрать с советских евреев пожертвования на 1000 танков и 500 самолетов. Он сказал, что у евреев всегда были деньги и им надо помогать стране.

Когда Михоэлс сказал об этом на заседании комитета, произошла некоторая заминка, начались разговоры.

У евреев, тысячелетиями лишенных своего государства и бывших в чужих странах гражданами второго сорта, всегда оставалась страсть — рассуждать о политике. Может быть, именно потому, что их к ней не допускали. Даже возникла поговорка: «Один еврей — это премьер-министр, два еврея — это совет министров, а три еврея — парламент». Многие члены Антифашистского еврейского комитета, люди солидные, разделяли эту страсть, и их рассуждения отражали большой жизненный опыт. Но чтобы направлять их активность и удерживать от «излишней трепотни» — для этого Михоэлсу нужно было проявлять большую мудрость и много такта. Полный состав комитета заседал редко, не чаще двух раз в год. Основными его членами были: Соломон Абрамович Лозовский (настоящая фамилия Дридзо), заместитель наркома иностранных дел и директор агентства «Совинформбюро». Он в молодые годы стал большевиком, несколько раз был арестован царскими властями, потом много лет провел во Франции. В начале 1917 года, во время первой, «буржуазной», революции, вернулся в Россию. Был директором Государственного литературного издательства. С 1939 года стал членом ЦК партии и директором Совинформбюро. Его работой были сводки событий военного времени, и информировать людей нужно было таким образом, чтобы в сводках оставалось больше пропаганды, чем правды. Информация поступала прямо от него, начинаясь с торжественного и значительного голоса диктора Юрия Левитана: «От советского Информбюро…». И все жители страны мгновенно приникали к репродукторам и слушали. Составлять такие сводки и выпускать их в эфир при диктаторе Сталине было сложной и ответственной задачей. Лозовский хорошо выполнял свою работу, и на заседания комитета являться ему было почти всегда некогда. Если он появлялся, то его слово по любому вопросу всегда было продумано и политически точно нацелено. Михоэлс был ему очень благодарен.

Но не все члены комитета и не всегда считали мнения Лозовского правильными, они оспаривали его, доказывали свою точку зрения, не имея той информации, какую имел он. Поэт Перец Маркиш был высокоэрудированный и совершенно безапелляционный спорщик, строго принципиальный человек-боец. Он служил солдатом в царской армии, был ранен во время Первой мировой войны, в 1918 году в госпитале начал писать революционные стихи на идиш. Его поэма «Волынь», о судьбе евреев, побудила многих из них к принятию новой власти. С 1921 по 1926 год он жил в Варшаве, Берлине, Париже, Лондоне, Риме. Опыт жизни в Европе привил ему демократические взгляды, которые не согласовывались с установками советского режима. После возвращения в Россию в 1926 году он имел большой успех как поэт, стал членом правления Союза писателей, руководителем еврейской секции. На заседаниях Антифашистского комитета Маркиш всегда стремился к решению вопросов безапелляционно прямо, но это зачастую шло вразрез с указаниями генерала Райхмана. Михоэлсу приходилось урезонивать его:

— Перец Давидович, пожалуйста, поймите, что в Советском Союзе многое делается не так, как в Европе.

Другой член комитета, популярный детский поэт Лев (Лейб) Квитко, слишком добродушный, шумный, доверчивый, многоречивый, любил рассуждать, спорить. Он тоже много лет провел в Европе, одно время был даже членом немецкой партии коммунистов. В рассуждениях его иногда «заносило» туда, куда генерал Райхман велел не заглядывать, — в сторону международных сионистских организаций. Его надо было умело и тонко направлять на правильные решения.

Членом комитета с самым популярным именем был писатель Илья Эренбург. Его рассказы, повести и романы читали все интеллигентные люди не только в России, но и во всем мире. Он был из состоятельной еврейской семьи, принадлежавшей к русской интеллигенции, еврейских традиций в семье не придерживались. В гимназии он учился вместе с Николаем Бухариным, ставшим потом одним из вождей большевизма. Эренбург увлекся революционными идеями, был арестован, потом уехал за границу и долгое время жил во Франции, стал там популярным писателем. Вернулся в Россию в 1920 году, его арестовали, но благодаря помощи Бухарина он получил паспорт и смог опять уехать в Париж. Когда в 1939 году он вернулся, Сталин отдал приказ арестовать его. Но резидент советской разведки в Париже Веселовский написал письмо Берии о том, что Эренбург многое делает для укрепления связей между Россией и Францией. Берия показал это письмо Сталину. На это Сталин сказал: «Что же, если ты любишь этого еврея, работай с ним» [8] . Так большой писатель Илья Эренбург случайно остался на свободе. Однако, как человек с широкими связями за границей, он всегда оставался на подозрении у властей.

8

Из воспоминаний П. А. Судоплатова.

Поэт Ицик Фефер, самый молодой, очевидно, считал себя умнее других. Он был лирическим поэтом, написал на идиш патриотическую поэму «Сталин», а во время войны еще одну — «Я — еврей». Райхман разрешил опубликовать ее в газете:

— После поэмы о Сталине ему можно позволить и это.

На заседаниях комитета Фефер во все вмешивался, все скептически оспаривал и всегда записывал выступления всех остальных, хотя секретарем был тихий и молчаливый Эпштейн. Записи Фефера не нравились Михоэлсу: в спорах говорилось много такого, чего не надо было выносить наружу.

Доктор Борис Шимелиович был известным медицинским администратором, главным врачом самой крупной московской больницы имени Боткина. Как опытный администратор, он любил внимательно выслушивать разные мнения, а потом выдавал свое собственное решение, как правило — верное.

Военные члены комитета бывали на заседаниях редко, они или воевали, или инспектировали военные округа. Они не рассуждали много, все решали по-военному, напролом — как шли в атаку. Легендарный герой, командир подводной лодки Фисанович умел вытаскивать спорящих из дискуссий так же, как умел хитро атаковать немецкие корабли [9] .

9

Фисанович славился особым умением подводить свою подводную лодку к вражеским кораблям и атаковать с близкого расстояния.

Единственной женщиной в комитете была Лина Соломоновна Штерн, ученый-физиолог. Она была и самой старшей по возрасту. Михоэлс раньше не был знаком с ней. Она родилась в еврейской семье в Риге, училась, жила и работала много лет в Швейцарии; говорила на многих языках, но идиш не знала и в еврейский театр не ходила. Она приехала в Советский Союз уже немолодой, плохо говорила по-русски, и у нее еще не выработалось советской привычки к самоконтролю, которую считал необходимой генерал Райхман. Поэтому во время деловых встреч и общих заседаний комитета Штерн не понимала ограничений. Она всегда была слишком прямолинейным человеком, не признавала компромиссов, эти качества и позволили ей стать ученым. Она сделала важные открытия в области физиологии, стала профессором и состоятельным человеком. Еще до революции она близко познакомилась с жившим в эмиграции в Швейцарии Лениным, они дружили. Став главой новой России, он пригласил ее переехать в Москву, обещал создать условия для работы. Близкие люди и коллеги отговаривали ее, предсказывали, что это станет концом ее научной карьеры, что советские ее оберут и сошлют в Сибирь. Будучи сугубо ученым человеком, в политическом плане Штерн была абсолютно наивна. Она отвечала своим оппонентам:

— Глупости! Нонсенс! Никуда меня не сошлют! В молодой России формируется самое прогрессивное общество, и я хочу быть там и работать с ними.

В 1925 году, плохо говоря по-русски, она не только переехала в Москву, но и вступила в партию. И оказалась экзотической птицей среди одинаковых серых ворон — говорила с французским акцентом, не преклонялась перед признанными авторитетами, даже перед учением физиолога Павлова, перед которым все русские ученые благоговели. У многих она вызывала этим скептическое отношение к себе. Но ей создали небольшой институт для работы и предоставили заведование кафедрой физиологии Второго медицинского института. В России она совершила очень большое и важное открытие — описала механизм и устройство барьера между общим и мозговым кровообращением, так называемый «кровемозговой барьер». Он еще не был известен, а значение его очень велико — предохранять мозг от общих и тяжелых инфекций организма. Ее выбрали в Академию наук и могли бы дать Нобелевскую премию, но эмиграция в Советскую Россию и то, что она вступила в коммунистическую партию, помешало награждению.

Участие в Еврейском комитете ее увлекало, но она чувствовала себя больше космополиткой, чем еврейкой. Когда однажды зашел разговор о том, что Советский Союз — это Родина, она удивленно спросила:

— Что такое Родина? Моя родина, например, — это город Рига.

Михоэлс заметил, что Фефер немедленно записал ее фразу. Чтобы сгладить сказанное, он вставил свою формулировку:

— Лина Соломоновна, мы дорожим понятием Родины не только как местом рождения. Родина для нас — это символ бесценной страны, России, которая сделала нас, евреев, свободными людьми.

Она отмахнулась:

— Тогда при чем тут Советский Союз со всеми его республиками — Казахстаном, Узбекистаном, Арменией, Бессарабией? Они тоже — Родина?

Михоэлс не сразу нашелся, задумался, неуверенно сказал:

— Раз они вместе с Россией, значит, они тоже наша Родина.

— Нонсенс! Ничего Бессарабия с Казахстаном и другими не делали для евреев России.

Еще в Швейцарии у нее были контакты со многими богатыми евреями и еврейскими организациями. Теперь, как член комитета, она стремилась возобновить эти контакты, в том числе с «Джойнтом», международной сионистской организацией. Это было опасно, потому что Сталин считал «Джойнт» шпионской организацией. На собраниях комитета Штерн говорила: