Чаша ярости

— Прости, брат, — улыбнулся Иешуа, — я хотел сказать, что после того, как вышел из приемного створа тайм-капсул — ты такой створ, Иоанн, наверняка видел в доме Петра, — то сразу же направился в помещение, где стоит управляющий терминал главного компьютера Службы — Биг-Брэйна. Твои коллеги, Кифа, оказались в свое время достаточно наивны, чтобы доверить этому милому монстру абсолютно все расчеты.

Петр знал это. И это ему тоже не нравилось. Он как-то говорил с Дэнисом, но — бесполезно… Фантастическая литература и кинo который век и так и сяк обсасывали тему взбесившихся компьютеров, и, естественно, Петр задумывался о реальности таких событий. Уж больно много всего было в Службе под тотальным контролем электроники. И не только в Службе — вообще в жизни. Может, поэтому в двадцать втором веке еще осталось в людях что-то первобытное и многие, в том числе и он сам, с недоверием относились к электронным мозгам. Бумажные записные книжки, салфетки и просто обрывки упаковок успешно использовались людьми для фиксации мыслей. Петр любил писать шариковой ручкой, пером, карандашом на бумаге, видеть, как обдуманное им воплощалось в мелкие убористые буковки. Нет, компьютеров в его жизни, конечно, доставало, но чтобы посвящать их во все… Однако Техники Службы придерживались иного мнения. Считалось, что Биг-Брэйн абсолютно надежен со всех точек зрения. Дескать, его не сломать, не хакнуть, не завирусить.

— Я не ломал, не хакал, не вирусил, — Иешуа опять влез в думы Петра, а Иоанн удивленно поднял бровь, услыхав ну уж совсем незнакомые слова, — я с ним просто поговорил.

— Поговорил с Биг-Брэйном?

— Да. И он оказался приятным и образованным собеседником. Люди очеловечили его сознание настолько, что, оказывается, он знаком даже с понятием «этика». Мы хорошо и тесно пообщались, и я его убедил в том, что этика для людей — крайне важное понятие. В современном мире, подчиненном трезвому расчету и повсеместному программированию, этика больше походит на атавизм, но уж коль скоро человечество без нее — никак, то и работу Биг-Брэйна следует подчинить ей в какой-то мере…

— И что он, этот… Брэйн? — Иоанну было крайне интересно.

— Он подумал немного, а потом поделился со мной откровением, что про этику размышлять у него пока просто времени не было, ведь это далеко не первостепенная его задача. Но в свете мною сказанного, — это его терминология, простим машине казенный стиль, — он считает, что ему следует пересмотреть многое в его работе. После всего оставалось только подтолкнуть его к нужным размышлениям, убедить в том, что перемещения во времени к коррекция Истории неэтичны…

— И он согласился… — упавшим голосом произнес Петр.

— Ага, — почему-то весело ответил Машиах, — и более того принял решение. Это логично: он же не умеет мыслить абстрактно, а конкретика требует вывода. И в ту же секунду он заблокировал все работы, связанные с перемещениями по координате «t».

— То есть Биг-Брэйн просто-напросто запретил людям отправляться куда бы то ни было во времени? — переспросил Иоанн.

— Совершенно верно. Он считает это неэтичным. Теперь ясно, почему не явились техники, чтобы забрать оставшееся оборудование. Да что там оборудование — железки какие-то! — за ним, Петром, никто не вернулся именно из-за негаданного таланта Иешуа-программиста. Махровый обыватель, прижившийся в Петре, немедленно возмутился: неужели с этим компьютером ничего нельзя сделать, чтобы вернуть все как было?.. Осведомленный сотрудник Службы Петр Анохин ответил: нет, нельзя. С этим компьютером вообще ничего нельзя сделать, если он того не захочет. Разве что взорвать. Да и то он окружен такой системой охраны, — кстати, им же самим и контролируемой, — что даже взорвать его будет проблематично. И не пойдет на такое никто — слишком дорого обошелся этот мозг, буквально дорого — в долларах, рублях или евро. Пусть лучше стоит, какой есть, может, со временем одумается…

— Постой, — медленно проговорил Петр. — Ну, ладно — я. Мне на роду, видно, написано — быть Апостолом. Я подспудно сам того желал… А остальные четырнадцать Мастеров? Где они?

— Где застало время, — ответил Иешуа. — Извини, Кифа, он так же виновны в нарушении этики — по мнению Биг-Брэйна и, слову, по моему тоже, — как и создатели Службы. Они шли — каждый в свое Время — ломать живое во имя кем-то написанного. Их никто не заставлял это делать. Как я понимаю, вы. Мастера, все — энтузиасты профессии. Вот и отвечайте за свой щенячий энтузиазм… И потом, поверь, я не подсказывал решения Биг-Брэй-ну, я просто подвел его к нему, а уж выбор — только его.

— Что касается меня — я не ропщу, повторяю. Но кто спросил моих коллег: хотят ли они остаться?

— Никто не спросил, верно. Но разве они жили в двадцать втором веке? Разве они спешили вернуться в него из своих прошлых веков? Разве у них были жены, дети, любимые?.. Успокойся, Кифа, что сделано, то сделано, и попробуй измерить горе коллег своим горем: велико ли оно будет? Как и у тебя, Кифа, как и у тебя: если и горе, то проходящее, утихающее, забывающееся. Вы же все — прошлые…

Что ж, верно: что сделано, то сделано. Снявши голову, по волосам не плачут. Лес рубят — щепки летят… Точно сказано: они — прошлые! Только вот зачем он, прошлый, вновь понадобился такому современному Иешуа?..

— А дальше? — Иоанн прервал мысленный диалог Петра с самим собой. — Иешуа, дальше-то что было?

— Дальше я осмотрелся в новом времени, побывал в разных местах, поглядел на людей…

— Слушай, Иешуа, — перебил Петр, — а какого черта ты вообще туда поперся?

Странно: радость от встречи внезапно сменилась злостью. Железные доводы Иешуа убеждали — да, но вот счастья не прибавляли.

— А ты? — холодно, вопросом на вопрос, в голосе — сталь, — ты, Кифа, зачем явился в Иудею за две тысячи с лишним лет до собственного рождения?

— Известно зачем — поступил приказ ликвидировать слом. Тогда это, знаешь ли, еще было этично…

— Вот и я за тем же. Ликвидировать слом. Большой. Куда больший, чем тот, над которым работал ты. Тебе пришлось изменить всего лишь одного человека меня…

— Ну и немножко меня, — встрял Иоанн.

— Да. — Иешуа машинально кивнул Иоанну. — А у меня, брат, работка поглобальнее будет.

— Что, все без малого десять миллиардов населения Земли — твое поле деятельности? — Петр вполне театрально, то есть фальшиво, рассмеялся. — Наивный галилейский юноша! Хотя и давно уж не юноша… Ты, похоже, так и не познал толком мое родное время. Ни хрена у тебя не выйдет, друг дорогой…

Петр приготовился всласть поиздеваться над грандиозностью планов Иешуа: экая наглость — взяться переиначить, переделать, исправить и немедленно возлюбить насквозь прогнивший мир Земли двадцать второго века. Мир, чья иммунная система настолько захлебнулась в постоянно появляющихся болезнях, что уничтожает все клетки без разбора. И больные и здоровые. Хотя здоровых-то, пожалуй, и нет уже… Нет, такому миру Мессия не нужен! Дайте ему лучше умереть спокойно от СПИДа, от наркотиков, от мщ жества малых войн, дайте утонуть в грязи, позвольте задохнуться эрзац-воздухом…

— Именно поэтому, брат, я и вернулся.

Внутренняя буря издевательского негодования разом куда-то пропала, едва Иешуа произнес эти слова. Произнес тихо, почти просительно.

— Я думал над тем, что ты сейчас сказал, — продолжил Иешуа. — Я пытался разобраться с каждой болячкой по отдельности. Но у вашего мира их слишком много, да и не они — главное: с каждой конкретной можно бороться, это лишь вопрос сил и времени. Я попробовал… — Он замолчал, что-то вспоминая. Но Петр не услышал воспоминаний: видимо, Иешуа просто понадобилась пауза. — Я попробовал и понял: основная беда состоит в том, что мир… не хочет лечиться. Более того: сопротивляется. Я, наивный галилейский юноша, как ты сказал, обращался и в ООН, и к самьм сильным людям на планете, полагая, что меня должны воспринять с радостью, как спасение. Но они даже не слушали меня. Я им не нужен, не интересен. Я — иллюзион, развлечение, радость масс-медиа. Кто всерьез воспринимает, например, фокусника?.. Никто никогда. Им выгодно и легко жить в больном мире.

— Что же ты тогда хочешь от моего времени?

— Я не собираюсь заниматься, как ты выразился, десятью миллиардами человек. Это бессмысленно и невозможно, ты прав. И не буду никому ничего предлагать. Если захотят — придут и сами попросят.

— Ты о чем? — не понял Иоанн. Да и Петр смотрел на Иешуа вопросительно. А тот откинулся на спинку стула и торжественно взглянул на глаза собеседников.

— Мы создадим страну Храм.

— Храм? — удивился Петр. — А как же сакраментальное: сруби ветку — и я там? Какой храм, Иешуа? Ты — ненавистник всякого рода капищ…