Чаша. (Эссе)

Да, искусство мало того что как бы вспомнило детство народа, давние исторические времена, но и обратилось к сегодняшней (тогдашней) народной жизни, а вернее сказать – обратилось к душе народа, которая, конечно, едина во все времена, пока жив народ, но может быть либо загромождена историческими наслоениями, либо очищена от них, выявлена и ярко выражена. Она может либо ярко пылать, либо чадить, дымить, она либо до болезненности чутка, либо заторможена, анестезирована.

Это была эпоха открытия древнерусской живописи (из-под позднейших наслоений), эпоха утверждения русской оперы и симфонической музыки, эпоха Мусоргского (“Хованщина” и “Борис Годунов”), Бородина (“Князь Игорь” и “Богатырская симфония”), Римского-Корсакова (“Снегурочка”), Чайковского, Стасова, Островского, Достоевского, Толстого, Тургенева, Чехова, Блока, Бунина, Васнецова, Рериха, Врубеля, Крамского, Перова, Сурикова, Нестерова… Эпоха Станиславского и Шаляпина, Малого и Художественного театров, частной оперы Саввы Ивановича Мамонтова и Третьяковской галереи. Это была эпоха Тенишевой и ее Талашкинских мастерских…

Впрочем, помимо объективных причин, о которых мы тут рассуждали, может быть, и у целого народа, как и у отдельного человека, бывает предчувствие событий, опасности, гибели. Ведь именно перед гибелью Россия озарилась ярким сиянием своей красоты.

Мы написали имя Тенишевой. Каждое явление культурной жизни возникает при соединении нескольких предпосылок, причем как объективных, так и субъективных, включая личные качества человека. Впрочем, личность тоже ведь явление культурной и общественной жизни и тоже формируется, а потом и действует под влиянием многих внешних причин.

Туг я вижу три слагаемых, которые, совпав, и породили это яркое явление, известное теперь (увы, уже только в истории культуры) как Тенишева и ее мастерские. Во-первых, неуемность, неистовость натуры этой русской женщины, широта ее души, жажда деятельности на пользу родному народу и отечеству. Во-вторых, материальные возможности, которыми она внезапно стала располагать, став женой одного из богатейших людей России – князя Тенишева. В-третьих, общий национальный духовный подъем, о котором только что говорилось.

Из всех возможных слагаемых самое случайное тут – Талашкино. Это могло быть и другое имение. Возникло же оно следующим образом.

Владелицей Талашкина была подруга Марии Клавдиевны Тенишевой – Екатерина Константиновна Святополк-Четвертинская. Тенишевы звали ее Киту, часто ездили к ней в гости и подолгу там жили. Но постепенно возникло опасение, что Киту это имение продаст. Она болела, и ее угнетала мысль, что имение после ее смерти попадет в чужие руки.

Тогда, с присущей ему решительностью, князь Тенишев сам купил это имение, с тем чтобы оно числилось за ним, но чтобы прежняя хозяйка продолжала в нем жить. (На самом деле Киту пережила и свою подругу, и князя, и даже писала некролог Марии Клавдиевне. А обе они пережили и Талашкино, и Россию. Мария Клавдиевна умерла под Парижем в 1928 году.)

Но все же эти два понятия – Тенишева и Талашкино – накрепко связаны между собой. Можно перефразировать поэта, который, как известно, “был и остается”, можно перефразировать его и сказать: “Мы говорим Талашкино – подразумеваем Тенишева, мы говорим Тенишева – подразумеваем Талашкино”.

Пишет Врубель Малютину:

“Путешествие в Талашкино очень несложно. Вы садитесь на Брянском вокзале на почтовый поезд в 9 ч. вечера (билет второго класса стоит около 6 рублей) и утром в одиннадцать Вы в Смоленске, где тут же на станции берете извощичью коляску прямо в Талашкино”.

В Талашкине все удобства для работы, чудесная библиотека, полная свобода распоряжаться собой.

Пишет Репин А. Куренному:

“Теперь стремлюсь ликвидировать здесь дела, чтобы поехать в Талашкино на недельку, где мне так прекрасно жилось в прошлую эту же пору года… Когда долго не имеешь общения с художественным миром, то чувствуешь голод”.

Пишет Б.К. Яновский в воспоминаниях о Врубеле:

“Роскошная природа, полная свобода действий, веселье, шум – все дышало жизнью. Общество, где первенствующую роль играли художники, артисты, музыканты, где каждый занят разрешением какой-нибудь творческой задачи, похоже было скорее на Италию времен Ренессанса”.

Вспоминает о Талашкине художник Николай Рерих:

“Обеднели мы красотою. Из жилищ, из утвари, из нас самих, из задач наших ушло все красивое… Стыдно: в каменном веке лучше понимали значение украшений, их оригинальность, бесконечное разнообразие.

Не от столиц ждать красоты… Не от торжищ искусства. В этих истоках грязнится живая вода, а бьет она нежданная из тишины и покоя, от самой земли.

В Талашкине неожиданно переплелись широкая хозяйственная деятельность с произволом художества: усадебный дом – с узорчатыми теремками; старописный устав – с последними речами Запада…

Национальное самосознание должно отныне крепнуть в России. Художественные изделия “Талашкина” – опыт воскрешения народного вкуса… Княгине Марии Клавдиевне Тенишевой удалось создать в своем имении Талашкино под Смоленском живое художественное дело… Красивый, интересный опыт стиля”.

Сельскохозяйственная школа для крестьянских мальчиков и девочек, пчеловодческий музей, оркестр балалаечников (а балалайки расписал Врубель!), театр, мастерские прикладного искусства: столярные, резьбы по дереву, живописные, керамические, красильные, вышивальные, эмалевые… При всем том в Талашкине [6] беспрерывно шло строительство. Помещение для театра, помещение под собрание старины (скрыня), дом для семьи Малютина, школа, так называемый “Теремок”. Просто для красоты. По проекту Сергея Малютина. Там и сям резные, орнаментальные ворота. В том числе и главные, въездные ворота в само имение…

6

А также во Фленове, в хуторе, который княгиня прикупила к своим землям специально для своей деятельности. – Примеч. автора.

Но венцом всех архитектурных сооружений в Талашкине был, конечно, храм, который строился (с перерывами) и украшался грандиозными мозаиками Рериха и его росписью двенадцать лет… Этот храм должен был сосредоточить в себе все виды прикладного искусства, процветавшие в Талашкине: архитектурный стиль, художественное шитье, роспись, эмали, чеканку, вышивку, ковку, да сверх всего еще вот – мозаики Рериха… Поставленный на холме, видный издалека (и от него тоже далеко видно), сияющий и сверкающий разноцветными черепицами кровли и эмалями, храм напоминал, вероятно, сказочную птицу, опустившуюся на зеленый холм среди перелесков. Однако он не имел бы все же уникального значения, если бы Николай Константинович Рерих не украсил его своими мозаиками и живописью.

Над входом в храм сияла огромная мозаика с изображением Спаса Нерукотворного, а вся алтарная часть внутри была расписана сложной Богородичной композицией, которую сам Рерих называл: “Царица Небесная на берегу реки жизни”. А ведь это десятки квадратных метров живописи Николая Константиновича Рериха!

Но (перескакиваем через черную, мрачную бездну, через кровавый рубеж)… Но десятилетиями хранили в храме не то зерно, не то картошку, так что внутри не осталось ни одного квадратного сантиметра росписи, не уцелела и разноцветная обливная черепица кровли, не уцелел барабан с эмалями, не уцелел крест.

Судьба других построек в Талашкине такова: здание театра сгорело, скрыня цела, но вид у нее теперь совершенно непотребный. В ней размещается пункт по приему молока. Малютинский дом не уцелел. Школа пустует и приходит в полную негодность.

Жалко. Но еще более жалко собрание старины, музей.

Он открылся в 1905 году. Разразилась так называемая революция 1905 года. Опасаясь за свои ценности, княгиня увезла их в Париж, где они с большим успехом показывались в Лувре. Конечно, французы не хотели бы выпустить из рук такое сокровище и предлагали княгине огромные деньги. Однако в 1908 году она все до мелочи опять привезла в Смоленск и поместила все в прежнем здании.