Части целого

В спальне появилась мать с кипой книг в руках и, как в прежнее время, приступила к чтению. Сама едва живая, при тусклом свете лампы зловеще начала с «Железной маски». Я легко вообразил подобное металлическое приспособление на собственной голове. Мать читала с утра до ночи и со временем стала ложиться спать рядом со мной в кровати Терри, так что мы почти не расставались.

Иногда она сбивалась на рассказы о своей жизни в Шанхае до того, как забеременела мной. Часто вспоминала о моем отце номер один, говорила о мгновениях их близости, когда он гладил ее по волосам и звал по имени так, словно произносил священное слово. Только в эти минуты ей нравилось ее имя. Мать сказала, что мой голос очень похож на его, и как-то вечером попросила, чтобы я тоже называл ее по имени. Мне стало очень неловко, хотя я еще не читал Фрейда, но я послушался, чтобы доставить ей радость. Затем она стала облегчать душу ужасными признаниями вроде такого:

— Я чувствовала, что выбрала неправильный поворот, но зашла по дороге так далеко, что не было сил повернуть обратно. Запомни, Мартин, никогда не поздно повернуть, если понимаешь, что заблудился. Не бойся этого, даже если обратная дорога займет десяток лет. Не колеблись, если путь покажется слишком долгим и темным. Не пугайся, если у тебя ничего не останется.

Или еще:

— Все эти годы я оставалась верна твоему отцу, хотя не любила его. Но теперь понимаю, мне следовало давать всем и каждому. Не позволяй морали влиять на образ жизни. Терри убил тех людей, потому что так хотел. Хочешь жульничать — жульничай. Хочешь убивать — убивай.

И еще:

— Я вышла замуж за твоего отца из страха. И оставалась с ним тоже из страха. Страх правил всей моей жизнью. Я женщина не храбрая. Очень неприятно подойти к концу жизни и обнаружить, что ты трусливая.

Я никогда не знал, что отвечать на такие излияния матери, только улыбался ей в лицо, которое некогда было ухоженным садом, и не без замешательства похлопывал ее по костлявым рукам, потому что приходишь в замешательство, наблюдая, как жизнь перед концом обращает взор на саму себя и сознает, что единственное, что может взять с собой в смерть, — это стыд за то, что не жила со всей полнотой.

Однажды я вообразил, что присутствую на собственной казни после долгого, пышного суда. Я подумал: вот, умираю в ясный безоблачный день. Вспомнил о Кэролайн — я больше ее никогда не увижу, а она не поймет широты и глубины моих чувств. Ухожу девственником. Черт! Я глубоко вздохнул. В воздухе стоял отталкивающий, тошнотворный вкус. Это был я сам.

Я бредил? Не слышал, как они вошли. Надо мной стояли двое мужчин в коричневых костюмах, без пиджаков, рукава закатаны, пот заливал им глаза. У одного челюсть настолько выдавалась вперед, что я не мог решить, пожать ли мне руку или подбородок. У другого была крохотная голова, маленькие глазки посажены над маленьким носом, а губы настолько тонкие, что, казалось, их нарисовали карандашом с тончайшим грифелем.

— Мы хотим поговорить с мистером Дином, — объявил подбородок, и эта фраза была знаменательна тем, что меня впервые в жизни назвали мистером. Мне это не понравилось. — Вы меня слышите? Что с вами такое?

— Детская болезнь, — объяснила мать.

— А он не слишком вырос для детских болезней?

— Мистер Дин, нам требуются ваши показания относительно истинного происхождения отредактированной вами книги.

— Какой книги? — бестолково простонал я.

Маленький смахнул с лица пот, руку вытер о брюки.

— Не будем играть в игры. Вы изрядно потрудились, редактируя книгу, которую написал Терри Дин.

— Гарри Уэст.

— Что?

— «Учебник преступления» написан Гарри Уэстом, а не Терри Дином.

— Это тот тип, что сиганул с моста, — объяснил подбородок тонким губам.

— Сваливать все на мертвеца, потому что он не способен опровергнуть ваших слов, — обычное дело. Мне это не нравится.

— А разве должно что-то нравиться до того, как станет фактом? — спросил я и, прежде чем мне успели ответить, извинился. — Подождите минутку… — Почувствовав, что завтрак просится наружу, я схватился за горшок, и меня вырвало. Серебристая ниточка слюны протянулась от моей нижней губы к краю посудины.

— Слушай, Дин, ты будешь давать показания?

Я показал на горшок:

— А это что?

— Не надо грубить. Мы вас ни в чем не обвиняем, а только проводим предварительное расследование. Расскажите, каким образом вы редактировали эту книгу? Где встречались с Терри?

— Ваш брат, мистер Дин, не самый образованный на свете человек. В тексте наверняка было множество грамматических и орфографических ошибок и всего такого прочего.

Я бросил взгляд на мать, в оцепенении смотревшую в окно.

— Мы изучали вопрос. Редакторы работают в тесном контакте с авторами.

— Ваш брат имел сообщников? Мы расследуем новые преступления.

Я ничего не ответил, но до этого читал небольшую заметку в газете. Как это случается в художественной среде, преступников тоже пленяет неожиданный сплав оригинальности и успеха, и кто-то из претендующих на преступную славу новичков решил заняться плагиатом и, подражая Терри после того, как его посадили, совершил убийства, но в них не чувствовалось ни искры, ни новизны. Когда чемпиона Австралии по шахматам обнаружили мертвым со слоном и двумя пешками в глотке, общественность почти не заинтересовалась, кстати, в немалой степени потому, что нацелившийся стать виджиланте человек забыл: шахматы — это игра, а не спорт.

Поняв, что я не в состоянии отвечать на вопросы, один из детективов сказал:

— Мы придем, когда вы почувствуете себя лучше.

После того как они ушли, в коридоре появился отец в пижаме. Он стоял у двери и переводил взгляд с меня на мать. Он уже, шаркая ногами, скрылся, а я так и не сумел понять выражение его лица. Чтобы ты все правильно понял, его взгляд не был злым, и, пусть я его возмущал и вызывал у него чувство горечи, в каком-то смысле я все-таки оставался ему сыном. Я никогда не придавал слишком большого значения тому позорному списку, во всяком случае, не до такой степени, чтобы заподозрить, что он способен мне сознательно навредить.

На следующее утро я услышал голос матери — она звала меня каким-то булькающим шепотом. Я открыл глаза и увидел, что мой чемодан, уже полностью собранный, стоит у двери, а рядом — мои коричневые ботинки мысками в коридор. Мать с белым, как бумага, лицом пристально смотрела на меня.

— Быстрее. Тебе пора уходить! — Она смотрела мне не в глаза, а на какую-то другую точку на моей физиономии — наверное, на нос.

— Что случилось? — прохрипел я.

Она не ответила — стянула с меня одеяло и с неожиданной силой потащила за руку.

— Самое время. Успеешь на автобус. — И, поцеловав меня в потный лоб, добавила: — Я тебя очень люблю, но не возвращайся сюда. — Я попытался встать, но не смог. — Мы прошли вместе длинный путь. Помнишь, я носила тебя на руках. Но больше не могу. Теперь ты должен идти своей дорогой. Ну давай, шевелись, а то опоздаешь на автобус! — Она обхватила мою голову руками и помогла приподняться.

— Ничего не понимаю, — пробормотал я.

В коридоре послышались шаги, скрипнули доски. Мать набросила на меня одеяло и поспешно забралась в кровать Терри. В дверях показалось лицо отца. Он заметил, что я наполовину сижу.