Части целого

— Спеклись, — шепнула она.

— Туда нам и дорога, — ответил я.

— Так-то оно так. Но кто же ожидал, что он может эдакое выкинуть?

— Прекратить разговоры! — рявкнул директор и, открыв дверь, махнул рукой, приглашая нас в кабинет. Адская Каланча вздрогнула, словно ей дали пощечину, а я подумал: интересно, в каком возрасте она обнаружила, что обладает властью заставлять особей противоположного пола выбрасывать из поезда шляпы? Если я спрошу ее сейчас, запомнит ли она этот день? Этот момент? Это событие? Чего бы я только не дал, чтобы перекроить сагу о моей слабости в историю о ее силе.

В кабинете, положив руки на колени, сидела худощавая женщина, и пока я шел от двери, ее глаза с каждым моим шагом прищуривались еще на четверть дюйма.

— Вы, оба, — начал директор, — что вы можете сказать в свое оправдание?

— Она к этому не имеет никакого отношения, — ответил я. — Это все я.

— Это так? — повернулся директор к Каланче.

Та виновато кивнула.

— Не так! — вмешалась женщина и указала на меня пальцем: — Он исполнял, но приказывала ему она.

Пришлось проглотить обиду, ибо она сказала правду. Я поднялся и оперся руками о директорский стол.

— Сэр, подождите секунду и посмотрите на ту, которую вы обвиняете. Вы смотрите на нее? — Он смотрел. — Эта девушка — жертва своей красоты. А почему? Потому что красота — это сила. Мы узнали из занятий по истории, что сила развращает. Таким образом, абсолютная красота несет абсолютное развращение.

Адская Каланча смотрела на меня во все глаза. Директор кашлянул.

— То, что ты совершил, Джаспер, непростительно.

— Согласен. Но вам не придется меня исключать. Я ухожу сам. — Директор прикусил губу. — Вы все еще настаиваете, чтобы я прочитал псалом на похоронах?

— Полагаю, ты должен это сделать, — ответил он ледяным тоном.

Черт его побери! Я так и думал, что он это скажет.

Похороны были примерным повторением погребения Бретта: все стояли с таким видом, словно достоинство что-то значило, от наигранной улыбки священника начинали косить глаза, вид гроба ранил. Адская Каланча не сводила с меня глаз, хотя мне вовсе не хотелось, чтобы на меня таращились. Я желал одного: остаться наедине со своей виной. Но невольно поднимал на нее глаза — на этого ангела смерти с длиннющими ногами. Сама того не ведая, эта девушка стала главным виновником, уничтожившим целую семью.

Я покосился на холодное тело мистера Уайта и безмолвно взмолился: «Прости меня за то, что я выбросил твою шляпу из поезда. Я не знал, что твоя голова все еще в этой шляпе. Прости! Прости, что я столкнул тебя с идущего на полной скорости поезда!»

Священник кивнул мне — это был кивок человека, не сомневающегося в своем всевидении.

Я поднялся.

Все ждали, что я прочту псалом. Но вместо него я прочел вот это:

Кто самый жалкий в этом мире грустном? Наверно, я. Но предпочту собой остаться И не завидую Ему, к позору своему создавшему Живое там, где до того все было пусто. Последнее ничтожество не так убого, Как тот, кто породил его на свет. Творец греха и скорби! Нет зловредней Бога. И пред тобою я даю обет Не позавидовать могуществу от века Того, кто в храмах чтим, Но виноват уж тем, Что ввел в наш скорбный мир такого человека [40] .

40

Джеймс Томсон. Город беспросветной ночи. Глава VIII.

Закончив, я поднял глаза. С той стороны, где стоял священник, доносился, по выражению его любимой книги, скрежет зубовный.

IV

Возвратившись домой из «Сиззлера», я задержался в лабиринте и постоял, глядя на луну. Она показалась мне каменной развалиной, сожженной Богом ради страховой премии. Ко мне подошел отец.

— Я встревожен, — проговорил он.

— Чем?

— Будущим моего сына.

— А я нет.

— Что ты собираешься делать?

— Уехать за границу.

— У тебя нет денег.

— Знаю. У меня нет денег. Мне прекрасно знакомо ощущение пустого кармана. Но я их заработаю.

— Каким образом?

— Найду работу.

— Какого рода? У тебя нет никаких навыков.

— Значит, устроюсь на неквалифицированную работу.

— Кто тебя наймет? Никому не нужен бросивший школу бездельник.

— Неправда.

— Хорошо. Тогда скажи, кому нужен бросивший школу бездельник?

Отец повернулся и пошел прочь, и его меланхоличный вздох тянулся за ним как запах. Не знаю, сколько времени я простоял на холоде, стараясь проникнуть за покров будущего. Кем я стану: пекарем или мужчиной-стриптизером? Филантропом или мальчиком на побегушках? Мозговым центром криминального мира или дерматологом? Это была не шутка: меня захватил поток мыслей, и каждая боролась за первенство. Телеведущий? Акушер? Частный сыщик? Торговец автомобилями? Кондуктор в поезде? Мысли являлись без приглашения, заявляли о себе, затем уступали место другим. Некоторые из особенно настырных пытались вползти в голову снова. Кондуктор в поезде! Телеведущий! Продавец автомобилей! Продавец поездов!

Следующий день я провел, глядя в пустоту, и получил много удовольствия из воздуха: так хорошо наблюдать за пылинками, когда на них падает солнце, — видишь, как кружатся в танце атомы. Отца то заносило ко мне, то выносило из комнаты, и при этом он цокал языком, что в нашей семье означает: «Какой же ты идиот!» После обеда он явился со значительной улыбкой на лице. В его голове возникла гениальная идея, и ему не терпелось ею поделиться. Ему внезапно захотелось вышвырнуть меня из дома, и он поинтересовался, что я об этом думаю. Я ответил, что беспокоюсь, как он будет питаться в одиночестве, поскольку эхо звякающих по тарелке приборов, разносящееся в пустом доме, — один из самых депрессивных звуков на свете.

— Не тревожься. У меня на этот счет есть план. Мы вместе с тобой построим тебе на участке хижину, где ты сможешь жить.

— Хижину? И каким это образом мы ее с тобой построим? Что мы знаем о строительстве? Или что мы знаем о хижинах?

— А Интернет на что? — парировал он.

Я застонал. Со времени появления Интернета всякий придурок получил возможность строить хижины, бомбы, автомобильные двигатели и производить сложные хирургические операции в своих ваннах.

Мы вышли на поляну в лабиринте у кружка рослых эвкалиптов, рядом с чистым ручьем, и на следующее утро, когда небо окрасилось в медно-оранжевый цвет, взялись за топоры, словно мистические германцы в ранних лентах Лёни Рифеншталь [41] .

Я не мог отделаться от мысли, что моя жизнь совершила не самый приятный вираж: я только что бросил школу и вот уже занимаюсь тяжелым физическим трудом. Каждый раз, когда лезвие топора ударяло в дерево, я чувствовал, как мой позвоночник смещается на пару миллиметров влево, и в этот первый день моя способность жаловаться взлетела на уровень высокого искусства. Второй день был и того хуже — я вывихнул плечо. А на третий — сказал, что мне необходимо искать работу и, отправившись в город, посмотрел три кинофильма подряд — все как один плохие — а, вернувшись, удивился, увидев, насколько продвинулась вперед стройка.

41

Рифеншталь, Лёни (Берта Хелен Амали) (1902–2003) — легендарная немецкая киноактриса и кинорежиссер.