Частная жизнь адмирала Нельсона

По утверждению одного из ранних биографов Нельсона, в ту ночь он гулял по Лондону до четырех утра. «В состоянии полной подавленности и отрешенности» Нельсон дошел до самого Сити, миновал Флит-стрит, пересек Блэкфрайерс-бридж и наконец, «едва держась на ногах от усталости и испытывая страшную душевную опустошенность», оказался у дома Гамильтонов на Гросвенор-сквер. Он постучался, заспанный слуга открыл дверь. Нельсон поднялся наверх, вошел в спальню и, опустившись без сил на край супружеской кровати, попросил впустить его. «Что скажешь?» — якобы поинтересовалась у мужа леди Гамильтон, опасаясь толков в обществе. Сэр Уильям совершенно искренне ответил: ему лично совершенно наплевать на то, что скажут люди. В конце концов Нельсон вернулся на Дувр-стрит.

Вообще-то говоря, наплевательское отношение сэра Уильяма к людским толкам многое упрощало, ибо сплетничали о нем, его жене и их общем близком друге вовсю, и эти сплетни до него, естественно, доходили. Перед их прибытием в Лондон свет шушукался, как следует встретить леди Гамильтон, нужно ли вообще ее принимать. Преемник сэра Уильяма в Неаполе, Артур Пейдж, писал матери, графине Аксбридж: «Говорят, леди Гамильтон небо на землю готова опрокинуть, лишь бы быть принятой при дворе, но, думаю, хлопоты ее напрасны. Во всяком случае, умоляю тебя, если можешь, не допустить этого». Чарлз Гревилл, как ни странно, твердил, что для остракизма нет никаких оснований, так как слухи о связи леди Гамильтон с Нельсоном совершенно не соответствуют действительности. Другие, напротив, утверждали — пресловутая дама сама себе закрыла доступ в высший свет, непозволительным образом себя скомпрометировав. Сэр Уильям Хотэм, королевский камергер в течение многих лет, считал, будто непомерное тщеславие Нельсона «подталкивает его к непростительным поступкам и не позволяет понять, как следует вести себя уважаемому в обществе человеку… Его отношение к леди Нельсон не может быть оправдано ничем. Если бы он пытался избегать хотя бы демонстративных жестов и не задевать на людях достоинств женщины, чье поведение, как ему прекрасно известно, всегда являлось безупречным».

Того же мнения придерживался и лорд Сен-Винсен.

«Из письма, полученного Вами по прибытии лорда Нельсона, — обращался он к сэру Ивену Непину, — явствует — он сам не вполне ведает, что творит. Не сомневаюсь, из него вырвали обещание добиться приема леди Г. в Сент-Джеймском дворце, и наверняка он повсюду будет биться до конца. Трубридж передает намерение лорда Спенсера послать Нельсона на двухпалубный корабль. Если так, то командиром его назначать нельзя: к чему-то одному привязан он быть не может, это настоящий партизан. На его судне всегда царит чудовищный беспорядок, и моим офицером он бы никогда не мог быть».

Примерно в том же духе писал Сен-Винсен и леди Элизабет Фостер:

«Глупыш Нельсон, похоже, позирует всем лондонским художникам. Голова его повернута к леди Гамильтон, посылающей ему, бывает, по четыре письма на день… Нельсон — смелый человек, но он партизан по духу. Наш лучший офицер — Трубридж».

В конце концов пришли — во всяком случае, в семье Гревиллов — к следующему выводу: поскольку, как говорила подруге сестра Чарлза Гревилла Фрэнсис, не представляется возможным «смотреть мимо леди Г., не нанося тем самым оскорбления сэру У. или по крайней мере не задевая его чувств, а так как он нездоров и в Неаполе ему пришлось вынести немало испытаний, немилосердно поворачиваться спиной к его жене, хотя преклонение сэра У. перед такой женщиной вызывает сожаление».

Другие, однако же, были не столь терпимы и видеться с леди Гамильтон отказывались. Это ее сильно задевало, тем более она привезла с собой рекомендательное письмо неаполитанской королевы, адресованное королеве Англии. К тому же Эмма рассчитывала на родственные связи ее мужа с такими вельможами, как граф Уорвик, маркиз Квинсберри и маркиз Аберкорн, — полагая одного этого достаточным для поднятия своего социального статуса. Когда же сэр Уильям отправился во дворец один, лорд Нельсон, менее искушенный в таких делах, чем его друг, пришел в ярость. «Будь я на месте сэра Уильяма, ни за что бы не пошел во дворец без жены, — бушевал он. — Тем более такой жены, ведь с ней никто и никогда не сравнится!»

«Мало кто из дам отдает визиты леди Г., разве что ее знакомые по Неаполю, — пишет далее сестра Гревилла. — Вообще-то на Гросвенор-сквер всегда много народа, — тут же оговаривается она, — но затрудняюсь сказать, кто это. Пожалуй, там бывает принц Август (герцог Суссекский, приведший в бешенство отца своей женитьбой на леди Огасте Марри), а остальные — иностранцы».

Примерно ту же компанию собрал и Уильям Бекфорд, пригласивший Гамильтонов отметить Рождество в своем загородном доме в Уилтшире, пообещав леди Гамильтон «несколько восхитительных дней, не омраченных присутствием всяких паразитов, сплетничающих в светских гостиных». Под «паразитами» он в данном случае имел в виду семьи из других крупных поместий Уилтшира — Уилтона, Ступрхеда, Лонглита. Мать леди Гамильтон тоже включили в число приглашенных, а вот леди Нельсон нет. Она осталась в Лондоне со свекром, редко видевшим сына после его возвращения — тот всегда был «нарасхват», — и деверем, преподобным Уильямом Нельсоном с женой Сарой, приехавшими из Норфолка разведать, что можно извлечь из родства с адмиралом, входящим ныне в палату лордов.

По пути в Фонтхилл-Спленденс, роскошный особняк в стиле Андреа Палладио, построенный для Бекфорда отцом — негоциантом и лорд-мэром Лондона, оставившим сыну состояние, оцениваемое сегодня примерно в 60 миллионов фунтов, — Нельсона встречали в Солсбери привычные ликующие толпы людей, оркестры, всадники-добровольцы, отцы города, сопровождающие вручение грамоты почетного жителя города пространными речами, где восхвалялись характер и доблести героя. И, как и повсюду, вид маленького, худого, искалеченного человека оказывался сплошным разочарованием для тех, кто рассчитывал встретить нового Уолтера Рэли или Френсиса Дрейка. «Увидев, как он выходит из экипажа, — свидетельствует один из очевидцев, — я поразился: неужели этот однорукий, одноглазый человек действительно разметал целый французский флот? Все мои представления о герое, воспитанные школьным учебником, рассыпались в прах».

Среди гостей Фонтхилла присутствовали: мадам Бригада Банти, оперная певица с голосом посильнее, чем у леди Гамильтон; Бенджамен Уэст, американский художник и преемник сэра Джошуа Рейнольдса на посту президента Королевской академии живописи; Джон Уолкот, некогда врач, а ныне автор сатирических стихов, подписывающийся псевдонимом «Питер Пиндар»; Уильям Гамильтон, сын одного из учеников Роберта Адама, писавший в то время серию портретов по заказу Бекфорда; наконец, Джеймс Вьятт, архитектор, сын фермера и лесозаводчика, помогавший хозяину делать проект Фонтхилльского аббатства, странного, эксцентрического сооружения в готическом стиле — восьмиугольной башни, поднявшейся на высоту в 276 футов прямо в центре парка, а потом рухнувшей.

В сопровождении военного эскорта и оркестра из тридцати инструментов, игравшего «Правь, Британия», Нельсон со спутниками подошел к дому, где поджидала многочисленная челядь, в том числе карлик, подобранный Бекфордом в Португалии. У подножия широкой лестницы, ведущей в Мраморный зал, их приветствовал хозяин. Гостей пригласили к обеденному столу, и за десертом, как рассказывала дочь Бекфорда кузине, леди Гамильтон и мадам Банти, с участием остальных присутствующих, спели «Боже, храни короля» и «Правь, Британия». Затем слух собравшихся услаждал уже только этот очаровательный дуэт.

О рождественских праздниках в Фонтхилл-Спленденс почти ничего не известно. Пересказывают лишь историю о том, как хозяин посадил Нельсона в фаэтон и повез его показать владения. Но уже в самом начале поездки Нельсон, у которого вдруг исказилось лицо и закружилась голова, воскликнул: «Это для меня слишком, остановитесь!» И едва Бекфорд, напуганный видом гостя, натянул вожжи и послушные лошади остановились, выпрыгнул из коляски. А вот подробное описание «монастырских празднеств» в аббатстве вечером накануне Сочельника сохранилось.

Вскоре после заката гости отправились по вьющейся дороге в аббатство. Над головами у них ярко блестели спрятанные в ветвях светильники, а невидимые музыканты наигрывали различные мелодии — «от укрывшихся дальше всех доносилось — по свидетельству очевидца — загадочное, рассыпающееся во тьме эхо… Все было придумано и устроено так, чтобы задеть чувство, ослепить, возбудить воображение».

Через большой зал гостей провели в Кардинальскую гостиную, где в гигантском камине горели сосновые шишки. Длинный стол в трапезной, уставленный огромными серебряными блюдами с самой экзотической пищей, «не тронутой, — как отмечает тот же очевидец, — никакими современными приправами», вызывал у гостей ощущение «подлинно монастырского стола». Стены были увешаны розовыми портьерами, стулья сколочены из черного дерева.