Частная жизнь Пиппы Ли

Помню, тем утром я, стоя на коленях, выметала крошки из-под стола, а Кэт молча за мной наблюдала.

— Кем хочешь стать, когда вырастешь? — наконец спросила она приятным низким голосом.

Я села на корточки и пожала плечами.

— Ну, что у тебя лучше всего получается? — не унималась Кэт.

Почему-то вспомнились глаза мистера Брауна и изумление, читавшееся в них, — на пляже, когда я медленно, со знанием дела начала его ласкать.

— Ничего.

— Должен же у тебя быть какой-то талант!

— Талант есть не у всех, — спокойно парировала я.

— Бесталанные люди обычно самые милые, — проговорила Кэт. — А ты милая?

В памяти возникла Сьюки, сползшая на краешек дивана тети Триш, словно ее застрелили. Пришлось покачать головой.

— Тогда пусть у тебя лучше найдется талант!

— Ас чего вдруг такой интерес к моей персоне?

— Просто я верю в тебя, малышка, — заявила Кэт и отправилась в ванную превращаться в унылую секретаршу. Когда вернулась, у нее «неожиданно» возникла идея. Для иллюстрации романа требовались непристойные фотографии, и она хотела сделать из меня Китти. Я на секунду задумалась. — После выхода книги заплачу, — пообещала она.

— Хорошо, — кивнула я.

Раздеться оказалось проще простого. Некоторые трудности возникли лишь с костюмами. Кэт прятала их на одной из полок своего шкафа в большой картонной коробке с надписью «Кухонные принадлежности». Среди «принадлежностей» нашлись бриджи для верховой езды с вырезанной ластовицей, платье стюардессы со съемными вставками на груди и лайкровый комбинезон. Я хохотала как сумасшедшая: вот так наряды!

Сьюки наряжала меня чуть ли не с младенчества: в три я была Мэй Уэст, в семь — Джейн Мэнсфилд. [8] Карнавальные цацки она хранила в деревянном ящике, который мы называли «сундучком потех». Даже сейчас, после кончины Сьюки — туманным осенним утром мама тихо, без шума и суеты перестала дышать, — даже сейчас те странные, жутковатые альбомы наверняка хранятся в подвале у Честера. Странички, вероятно, разлагаются от содержащейся в дешевой бумаге кислоты, но тем не менее, открыв пыльную клеенчатую обложку, вы с удивлением обнаружите не фотографии четверых мальчиков и младшей девочки, счастливой семьи местного пастора, а изображения одной малышки, волоокой блондинки в эфемерных платьях и боа из перьев, пристально глядящей в объектив. Пиппа в год, в два, от трех до пяти, от семи до четырнадцати… Со временем взгляд миндалевидных глаз меняется: сначала в нем сквозит невинное веселье, затем — мрачное понимание, а под конец — откровенная ненависть.

8

Джейн Мэнсфилд — красавица блондинка, секс-символ пятидесятых годов.

В общем, опыта мне хватало. Кэт глазам своим не верила: никакого стеснения. Я смотрела в объектив, словно в лицо неприятного мне человека. По крайней мере, так сказала Кэт и добавила: «Ты вылитая Китти». Она считала свою героиню воплощением распутства, заложенного в каждой женщине. Китти была бесстрашной, абсолютно бесстрашной.

— А тебе не хотелось бы стать бесстрашной? — спросила она, перезаряжая старенький, видавший виды «Кэнон».

— Да, пожалуй.

— Корчишь из себя Снежную королеву, а на самом деле ты размазня! Бесстрашные девушки не рыдают после каждого разговора с мамой. Они забывают прошлое и думают только о будущем.

— Вот по каким законам ты живешь!

— Милая, я девушка с Плутона, личность страшная и опасная.

— Как же ты спелась с тетей Триш?

— Сама удивляюсь! Но она меня любит, она теперь моя мамочка. Знаешь, крошка, не все на свете подчиняется законам логики.

Следующим утром Кэт выскочила из ванной в спортивных брюках, по обыкновению боксируя с невидимой тенью. На работу она не собиралась: позвонила начальнице и соврала, что болеет. В дверь позвонили — пришла Шелли. Даже не пришла, а ворвалась, огласив квартиру громким голосом, сила которого увеличивалась за счет объема грудной клетки. Издав боевой клич в лучших традициях индейцев, она принялась хватать пластинки тети Триш и в итоге брезгливо вытащила альбом Кэрол Кинг.

— Даже не пачкайся! — посоветовала Кэт и достала из-под электропианино картонную коробку. — Лучше взгляни на мои.

Поставив альбом Отиса Реддинга, они принялись танцевать под «Постучу по дереву». Шелли танцевала по-настоящему похабно: вот широкие бедра призывно дернулись вперед раз, другой, третий, на лице застыла уродливая гримаса, руки взлетели вверх, полная грудь натянула свитер. Ну, начнем? — прогудела она.

Кэт извивалась под проникновенный соул, томные, страстные глаза покрылись поволокой. Легонько коснувшись моего запястья, она притянула меня к себе. Я стала двигаться в такт музыке, понимая, что предаю добродетельную тетю и вливаюсь в круг гламурного порока. Я упивалась собственным безрассудством: надо же, могу нарушать правила!

Шелли предназначалась роль миссис Вашингтон, богачки, которую Китти соблазняла в загородном особняке. Для фотосессии пришлось, как говорится, «воссоздать атмосферу романа». Напустившая важность Кэт с головой ушла в творчество: колдовала над освещением, выбирала костюмы и декорации. Меня одели в белые, по-девчоночьи большие трусы, черный бюстгальтер с конусообразными чашечками и черные туфли на высоченном каблуке. Сюжет был таков: я краду жемчужное ожерелье миссис Вашингтон, но тут появляется хозяйка в костюме для верховой езды. Возмущенная моим преступлением, она решает: воровку нужно выпороть. Требовалась обычная фотосессия, но Кэт превратила ее чуть ли не в съемки фильма. Шелли настолько вжилась в роль, что, застукав меня с ожерельем, искренне разрыдалась от гнева. Кэт умирала от восторга.

Успешно справившись со вступительной частью, наш «режиссер» столкнулась с технической проблемой: миссис Вашингтон следовало меня выпороть — но как сделать сцену естественной, не причинив боль? Кэт предложила Шелли воспользоваться тростью с резиновым наконечником, весьма кстати оказавшейся над каминной полкой, только опускать не до конца, останавливаясь в нескольких сантиметрах от моих ягодиц. Шелли попробовала. Глазомер ее явно подвел, и она хлестнула тростью так сильно, что я взвизгнула. На попе появился красный след, и я вытянула шею, желая его рассмотреть. Встревоженная Кэт бросилась было ко мне, но, видимо, в моих глазах читалось нечто, показывающее, что все в порядке.

— Попробуем снова? — неуверенно спросила она, и я кивнула.

В общем, мы немного отклонились от сюжета романа. Сначала я поверить не могла, что участвую в подобных забавах. Поймите правильно: порезав палец, я, как и все, вскрикиваю «ай!». Но обстановка, декорации, сложные узлы, которыми меня привязывали к кровати, столу или батарее, делали боль не похожей на ту, что возникает при порезе или ушибе. Если били тростью, пороли ремнем или секли хлыстом достаточно долго, зудящая кожа становилась холодной как лед, и мне удавалось через боль пробиться в другой мир, другую реальность, где практически не работало зрение. Там я одновременно чувствовала покой, тишину, опустошенность и эйфорию. Другими словами, кайф, как у счастливых людей, после испытаний утвердившихся в своей вере (однажды по телевизору показывали: вне себя от блаженства, они вздымают руки к небу). Подобный экстаз я испытывала лишь в те несколько недель с Кэт и Шелли. Впоследствии у меня ни разу не получалось пробиться сквозь боль. Или просто совесть не позволяла.

Лихорадка

Разве могли мы предположить, что у тети Триш поднимется температура и она придет домой пораньше? Повернув ключ в замке, тетя услышала, как из ее собственной спальни доносится громкий вокал Глэдис Найт, а через секунду ее взору предстала следующая картина: я стою на четвереньках, прикованная наручниками к кровати, Шелли, задрав пышную юбку моего платья, хлещет меня по попе, а Кэт нас фотографирует. «Здорово! Классно! Стоп! Не шевелитесь!» — командовала она.

Подняв голову, я увидела тетю Триш, бледную, дрожащую то ли от лихорадки, то ли от ужаса.

В тот вечер тете пришлось вызвать полицию и смотреть, как возлюбленная спасается бегством. Когда Триш, обессилев от гриппа и страданий, заснула, я собрала вещи и потихоньку ушла. Ждать ее пробуждения я просто не могла: было слишком стыдно.

Кроме тети Триш в огромном городе у меня имелся всего один знакомый — диабетик Джим с ампутированным мизинцем на ноге. Он жил в Бруклине на цокольном этаже дома с небольшим садом. Квартиру он снимал практически бесплатно, потому что его старинный приятель Рой, наркодилер возрастом чуть за пятьдесят, хранил часть зелья среди метел, стоявших в чулане Джима, и в других укромных уголках квартиры. Время от времени Джим и сам приторговывал наркотиками Роя. Кэт несколько раз приводила меня к нему в гости. Джим угощал нас черным кофе и песочным печеньем, а перед самым уходом вручал Кэт коричневый бумажный пакетик. Такой заработок и пособие по инвалидности позволяли ему заниматься искусством и посещать светские тусовки. Возможно, до прожиточного минимума он не дотягивал, но без денег не сидел и принял меня в своем скромном жилище как королеву.