Часы без лружины (сборник)
Шрифт:
— Я согласен, — тихо сказал Николай Аникеевич.
— Ну и прекрасно. Спасибо. Прощайте.
— Постойте, — прошептал часовщик, — постойте. Вы обещали мне предстать, как бы выразиться… в своем настоящем виде…
Нахмурился старичок, пососал губы, пожал плечами.
— А нужно ли вам это? — спросил почти грубо, непохоже на себя.
— Вы обещали, — по-детски упрямо настаивал Николай Аникеевич.
— Еще раз спрашиваю: а нужно ли это действительно вам? Ведь расстанемся мы сейчас, и вы, хочется надеяться, унесете в сердце и пижамку, и пушок мой на голове, и «друга разлюбезного», и все мои превращения, и буду я вам отовсюду подмигивать, как Бор-Бор, но только веселее. Чудиться буду
— Значит, вы все-таки в ней сидели?
Покатился лукавый смешок:
— Нет, конечно.
— Но я же видел…
— В этом-то и фокус… Об этом и разговор. Не я и не Майка Прусс вам помогли. Сами вы себе помогли.
— Ничего не понимаю.
— И прекрасно, друг разлюбезный. Поверьте, иногда и незнание — сила.
— Да, но…
— Обождите. Это на одной чашке весов. На другой — определенность, которую вы требуете, совсем как ваша внучка: «Ты же обещал». Тайна или чертеж. Понимаете?
— Да.
— Вот и отлично. Держите, — и протянул пластиковый пакет с олимпийской эмблемой.
— А что это?
— Десять универсальных блоков. Учитывая вашу профессию, я их все наладил для часов. Любой, как вы видите, конструкции. Снимете барабан и поставите блок. Или просто выньте пружину и весь блок вставьте в барабан.
— А если кто-нибудь все-таки захочет вскрыть блок?
— Во-первых, не захочет, — улыбнулся Виктор Александрович. — Вы, кажется, сами видели, как это получается. А если и открыли бы, ничего не нашли.
— Как так?
— Секрет фирмы, — снова усмехнулся. — Ничего подробнее сообщить вам не могу. Нечто подобное появится на Земле только в начале двадцать второго века, и правила…
— Да, да, — нетерпеливо сказал Николай Аникеевич, — слышал я уже про правила. — Значит, как я понимаю, я должен каким-то способом подсунуть эти блоки разным людям?
Виктор Александрович пожал плечами:
— В целом совершенно верно. Но «подсунуть» — вряд ли уместное словечко. Две-три недели максимум — и вы должны объяснить человеку, что именно вы ему предлагаете. Причем заметьте, это время с человеком связаны только вы, а машины в Центре ничего не регистрируют. Регистрация начинается только с момента, когда новый владелец блока дает добровольное согласие на обладание им. Вот, собственно, и все.
— Я хотел спросить… — начал было Николай Аникеевич.
— Пожалуйста…
— Вот сочинение. Это… и экзамен… Как это понимать?
— Ну, Николай Аникеевич, — усмехнулся старичок Вахрушев, — я был о вас более высокого мнения. Извольте, если хотите, я вам, конечно, растолкую их смысл, так сказать, применимо к вашей прекрасной и одинокой роли, но как бы потом вы не казнили себя. Есть ведь вещи, до которых лучше докапываться самому…
— Может быть…
— Ну и прекрасно. Да, кстати, чуть не забыл. Само собой разумеется, вы становитесь практически бессмертны.
— Что-о?
— А что вы так удивились? Этот Николай Аникеевич завершит, разумеется, естественный свой цикл, но ваше информационное поле, душа, если угодно, останется. И как именно мы реализуем грядущую метаморфозу — это уже наше дело. Не обидим, хозяин, как сказал вчера моему Ивану Сергеевичу слесарь-сантехник. Можно было бы, конечно, оставить вам нынешнюю вашу оболочку, но согласитесь, что через двадцать-тридцать лет вы начали бы вызывать нездоровый интерес. — Виктор Александрович улыбнулся. — А через пятьдесят? Сто лет? Старейший житель. «Скажите, вы делали зарядку? А может, это от болгарской простокваши?» И так далее.
— Это что же, награда? — спросил Николай Аникеевич.
— Награда, вы говорите? Бессмертие награда? — Виктор Александрович пожал худенькими
плечиками под вельветовой пижамкой. — Это довольно спорный вопрос…— Я еще хотел бы спросить вас…
— Пожалуйста, Николай Аникеевич.
— Вот вы было уже совсем со мной попрощались, а потом: да, кстати, чуть не забыл. И мне по голове бессмертием. Это что, специально вы так?
Старичок потер ручки и засмеялся:
— Наверное, не без этого, если подумать. Все мы немножко артисты. Но поверьте, я еще действительно не привык к земному понятию смерти. Преабсурднейшая, между прочим, вещь. Ну-с, счастливо вам оставаться, друг мой разлюбезнейший…
И уже совсем неожиданно, как Витенька, поднял руку, сказал «чао» и исчез за дверью.
Через неделю поздно вечером вдруг зазвонил телефон. Заснувшая только что Вера ошалело вскочила неясным со сна голосом пробормотала:
— Что? Кто это?
— Спи, спи, Веруш, не волнуйся. Это, наверное, мне.
Одну ногу успел всунуть в тапку, а другую — нет, и так и проковылял по холодному полу к телефону.
— Дядь Коля, — послышался голос Витеньки. — Голос был дик. — Дядь Коля, часы, которые вы мне продали… Они… Они…
— Знаю, знаю, друг мой разлюбезный, — засмеялся Николай Аникеевич, — увидимся — объясню.
Друг разлюбезный… Улыбаясь, Николай Аникеевич шел в темноте к кровати. По комнате поплыл бой хрустального колокольчика. О, уже полночь… сказочный час… Общеизвестно, что… И ведь действительно известно.
БЕСЕДЫ С КОРОЛЕМ ЦУРРИ-ЭШЕМ ДВЕСТИ ДЕСЯТЫМ
Давно уже было замечено, что примерно с середины прошлого, двадцатого века стиль научных публикаций стал заметно подсыхать и тяжелеть. Элегантность изложения и шутка стали почитаться дурным тоном, равно, впрочем, как и ясность мысли. Наверное, объясняется это бурным развитием науки в то время. Чем стремительнее росли ученые армии во всех странах, тем больше среди рекрутов оказывалось людей достаточно ординарных, чтобы хмуро коситься на любые попытки коллег излагать свои мысли без унылой и торжественной серьезности.
После возвращения из научной командировки на планету Эш три года назад я опубликовал большую статью в журнале «Космическая история» (№ 6 за 2010 год), две статьи в «Анналах космосоциологии» (№ 1 за 2011 год и № 3 за тот же год), а также довольно объемистую книжку «Планета Эш. Краткий историко-социологический очерк», которая послужила основой моей докторской диссертации. Все эти публикации написаны как раз тем дьявольски серьезным и важным стилем, о котором я говорил. А между тем в кассетах и записных книжках, что я привез с Эша, осталась масса вещей, которые так и не попали в мою научную продукцию. И вовсе не потому, что я не пробовал затолкнуть эти впечатления в статьи и книги. Пробовал, и еще как! Но они так пестры, легковесны, даже в чем-то забавны, что никак не влезали ни в статьи, ни в книгу. А если я и вдавливал их коленом. как запрессовывают в чемодан никак не влезающие рубашки и брюки, они, эти виньеточки, вдруг начинали сиротливо ежиться в окружении суровой научной прозы, пока не казались мне и вовсе никчемными.
Вот тогда-то у меня и возникла идея этих легкомысленных заметок. Я вовсе не хочу утверждать, что написал их с каким-то литературным мастерством, это было бы с моей стороны по меньшей мере самонадеянностью. Но раскованно — да. Во всяком случае, таково мнение моего коллеги профессора Сергея Ивановича Зуева, который заведует сектором в нашем Институте космической истории. Закончив чисто литературный анализ, он добавил:
— Очень, очень раскованно, мой юный друг, хотя… А вообще-то вы уверены, что это вам нужно?