Часы любви

Граф поглядел на Равенну, и страшная улыбка изогнула его губы.

– В тот день, когда я поверю в гейс, я расскажу тебе о нем.

– Но… вы, должно быть, верите в него, хотя бы чуточку, иначе вы не поступали бы подобным образом, – голос Равенны стих, ибо Тревельян подошел к ней поближе. На жестком лице графа появилось вдруг выражение блаженства, которое не понравилось девушке.

– Я – просвещенный мыслитель. Современник девятнадцатого столетия. Признаюсь, все совпадения, связанные с этим гейсом, чертовски возмущают меня. Но чтобы верить в него – никогда. – Он опустился на край кровати и подсунул ей свою руку под затылок. Равенна глядела на него, испуганная, но и заинтригованная странными переменами настроения Тревельяна. – Равенна, ты выросла и стала красавицей; не думай, что я этого не замечаю. Просто меня бесит одна вещь. – Взгляд Ниалла опустился к вороту рубашки, открывавшему часть ее груди.

Смущенная собственной нескромностью, взволнованная этим вызывающим взглядом, она попыталась закрыть ворот рубашки, однако свободной ладонью он удержал ее руку у бедер.

– Что ты видишь, когда смотришь на меня, Равенна?

Взгляды их встретились.

– Что вы хотите сказать?

– Просто из любопытства – если я вдруг окажусь в твоей постели, сумею ли выдержать сравнение с твоим юным жеребцом Маккумхалом? Посмотри на меня, быть может, ты увидишь лучшего и более достойного партнера? – Он привлекал ее все ближе и ближе к себе, наконец Равенна почувствовала жаркое дыхание графа. – Или ты осмеешь меня и назовешь старым развратником, если я начну волочиться за тобой?

Багровый румянец обжег ее щеки. После ее собственного признания в отношении Маккумхала, после того, как граф подобрал ее в таком виде, он имел полное право считать ее женщиной легкого поведения. Тем не менее разум не успел погасить вспыхнувший в груди огонь. Такое оскорбление не позволяло просто проглотить обиду.

– Милорд, я отвергла бы вас не из-за возраста, – Равенна с ненавистью поглядела на графа, – а из-за тонкого ума.

Ниалл расхохотался. Равенна подумала, что граф отпустит ее. Однако, напротив, еще крепче сжимая ее в объятиях, он прошептал:

– Если бы ты ответила по-другому, я мог бы и не захотеть этого. – Тревельян опустил голову и, дохнув на нее теплом, пробормотал: – На этот раз ты не принимала опий. И теперь будешь знать, кого целуешь.

Равенна попыталась отдернуть голову и высвободиться, но рука, удерживавшая ее затылок, была так сильна. Рот его прижался к ее губам, требуя покорности. Равенна не сдавалась, сопротивляясь поцелую всеми силами, но тем не менее граф побеждал. Губы его припали к ее губам в жарком и горячем лобзанье, и хватка Тревельяна начала понемногу ослабевать, ибо власть соблазна уже овладевала ею, постепенно сдававшейся страсти.

Поцелуи Малахии не имели этого вкуса. Расчетливые движения Тревельяна наполняли ее восторгом. Отрывистые ласки Малахии, как ни отрицай, все равно отдавали случкой животных, Тревельян же завоевывал ее так мягко, так нежно. В слепой покорности Равенна была готова на все. Искусный, он опутывал ее словно паутиной и с каждым новым движением губ уже, казалось, не оставлял ей возможности для спасения.

В конце концов решение было сделано не ею. Тревельян отодвинулся столь же неторопливо, как и начинал поцелуй, предоставив ей возможность осознать все те странные чувства, которые пробудил в ней. Пальцы его словно бальзам прикоснулись к опаленным поцелуем губам Равенны. А ей хотелось плюнуть на него, дать пощечину, сделать что-нибудь такое, чтобы и он почувствовал себя таким же несчастным и смущенным, какой была она в этот момент. Однако Равенна воздержалась от возмездия. Все, что могла она сделать, все равно показалось бы детской выходкой. Он только осмеет ее и тем лишь усилит унижение. В Лире Тревельян был королем, более того – всевластным богом. Он здесь и магистрат. У нее нет власти над ним, она может лишь отвергнуть его. И она отвергнет Тревельяна, отвергнет, потому что презирает его. И более подходящего случая ей не представится.

– Я послал Гранье записку с известием о твоем приключении, – сказал Тревельян негромко. – Врач велел тебе провести неделю в постели. Бабушка знает обо всем этом и ждет тебя по выздоровлении.

Равенна внезапно обрадовалась. Тревельян заставил ее забыть о головной боли. Но теперь комната вдруг закружилась.

– Уверяю вас, так долго я не выдержу вашего гостеприимства. – Открыв глаза, она оглядела комнату, чтобы отыскать взглядом одежду. И тут лишь вспомнила снова, что, когда граф подобрал ее, на ней была только ночная рубашка. Совершенно несчастная, она упала на подушки и проговорила: – Не будете ли вы добры попросить Гранью прислать мне какую-нибудь одежду…

– Она пришлет платье, когда врач разрешит тебе встать. А пока ты мне кажешься чересчур бледной. Лучше будет, если ты уснешь. – Он встал и направился к двери. – И моли Бога за душу Малахии Маккумхала.

Равенна одарила Ниалла яростным взглядом и, подобно фехтовальщику, который всегда стремится нанести удар последним, сказала:

– Вам, милорд, следовало бы позаботиться о собственной душе. Возможно, вам придется предстать перед собственным Творцом скорее, чем вы предполагаете. – Она вытерла рот тыльной стороной ладони, словно там осталось нечто дурное. – В особенности если вы попытаетесь снова поцеловать меня.

Губы его искривила злая улыбка.

– Не нравится мне этот гейс. – И взглядом обладателя, собственника он посмотрел на ее губы. – Нет, по-моему, лучше подождать… И в следующий раз целовать меня будешь ты сама.

С этими словами Тревельян повернулся и вышел.

* * *

Неровный сон овладел Равенной. В опочивальню явился Гривс вместе с другим слугой, который принес целое блюдо всякой еды. Яства тем не менее остались нетронутыми. Равенна дремала под балдахином огромной постели, лишь темнота приносила облегчение ее измученной голове.

Когда она, наконец, проснулась, была ночь. Огоньки свечей, приплясывавшие в канделябрах на каминной доске, бросали вокруг длинные тени; стекла огромных окон покрылись влагой от тепла, распространявшегося из камина. Слуга принес чайничек с горячим чаем на подносе, покрытом безупречной полотняной салфеткой, а заново взбитые подушки в должном порядке были устроены под больной головой.

Равенне захотелось выбраться из постели, потянуть ноющие мышцы. С удовольствием – и смятением – она обнаружила в ногах своей постели один из кашмирских халатов Тревельяна, оставленный на случай необходимости.

– Тьфу! – буркнула она, потянувшись к этому одеянию. Необыкновенно мягкая ткань удивила Равенну, а завернувшись в халат, она еще более возмутилась – оттого, что он слабо пах ветивериевым мылом и чем-то еще – а скорее кем-то.

Закатав тяжелые изумрудно-зеленые атласные рукава, она прикоснулась босыми ногами к каменному полу. Толстые рубиновые ковры покрывали пол. Словно по камням Равенна перебралась по ним в прихожую, где в очаге уже теплился огонь, а стол возле кресла был завален старинными, зачитанными томами.

Налив себе чашку чая, она устроилась в одном из кресел. По привычке брать из двух предложенных кусков меньший, приобретенной, наверно, в английской школе, Равенна сперва заняла потертое, видавшее виды кресло, преднамеренно избегая более нового. Тем не менее, как она ни старалась, как ни усаживалась, удобно не становилось. Но кресло просто обязано было предоставить ей уют, ибо, невзирая на возраст, вещь эту делали умелые руки; однако, по необъяснимым причинам оно служило для Равенны источником муки. Не в силах более сносить эту пытку, она оставила кресло и устроилась в более новом, соседнем. Опустившись в него, Равенна вздохнула – на сей раз с удовольствием. Здесь все было как надо.