За домом – клен, за кленом – насыпь,за насыпью – такой же дом.Когда мне стукнуло пятнадцать,на торт и свечи в доме томсошлись два гостя – я и мама.И – не сидеть же в тишине –случайная телепрограммаплела нам байки о войне.«Ком а ля гер,» с гортанным рыкомневидимый рассказчик пел.Наутро все еще утыкансвечами
торт мой. В штате Пенн –сильвания отец работал,раз в месяц приезжал домой.Я ждал: под козырьком капотаисчезнем на день с глаз долой.Пар выйдет, охладится то, чтошурует поршнями внутри.Туман рассеется, так точно.Сейчас рассеется, смотри.И станет видно: в доме старом,в кирпичном «проджекте» окно.И сквот, где я терзал гитаруи слушателя заодно.Тот слушатель на «crazy Russian»полюбоваться ходит в парк,а ты ему, что жизнь – параша,визжишь, как настоящий панк.А в понедельник утром в школуменя автобус отвозил.Очкарик, неуклюж и скован,я дрейфил пасмурных верзилв футбольных пестрых униформах,лишь тихой девочке однойповедал о своем бесспорномталанте рокера. Сплошнойоградой кленов краснолистыхпровинция обнесена.Гитара в гараже пылится.Приходит вечер. У окназастыла в ожиданье мамас кондитерским подарком мне.Бубнит, бубнит телепрограмма,мелькает где-то в глубине.
«В джинсах-шароварах, в кофте с капюшоном…»
В джинсах-шароварах, в кофте с капюшоном,с рюкзаком в заплатах на спине,выйдя из панк-сквота, с пафосом тяжелымрисовать графити на стене.На дверях продмага, на табличке «Welcome»ставить крест фломастером лихим,от себя добавив снизу шрифтом мелкиманархистский лозунг или гимн.Через две недели из психушки выйдетлегендарный, в общем, гитаристс блоком старых песен в измененном видеи татуировкой “Черный Принц”.Он читал когда-то пару умных книжек,плюс – про хари-кришнов ерунду.Пояс брюк болтался ягодицы ниже;выше крыш парил свободный дух.Через две недели мы пойдем дворами(подтяни штаны, фломастер смой!)к хари-хари-кришне, хари-хари-раме,незнакомой улицей – домой.
«Целлофановый куль,
как упавшее облако…»
Целлофановый куль, как упавшее облако,юго-западный ветер поднимет с земли.Изучая приметы дрожащего облика,неприглядным Нарциссом над лужей замри.Вот летит грузовик, след печатая вафельный;паутиной осенней сквозит естество.И не прав метафизик, но нет основательныху природы причин опровергнуть его.Ибо жил пешеход, что-то слышал и видел он,пенопластовый крейсер по лужам пускалв кругосветный круиз. Тонкой ретушью выделен,на визитках блестел его бодрый оскал.И куда он пойдет, где толкнет свою исповедь,бытовую полемику с пеной у рта?Так уже самого себя хочется выставитьвластным жестом за дверь. Только дверь заперта.
«Постою на улице, покурю…»
Постою на улице, покурю,пусть в карманах курточки – по нулю,пусть на убыль в банке локальном счет.Улица холодная. Что еще?Медицинских знаний неполный свод.Риновирус в капсуле. Перевод:раздают по карточкам сквознякипродавцы катаров окрест реки.А река, как сыворотка, к утру.А звезда вчерашняя – тусклый трут.Я звезду погасшую докурю,запущу окурком ее в зарю.Постою на улице прошлых лет,вспомню слово детское: пистолет.Пистолетик, ласточка на катке,на коньке, скрежещущем по реке.А река, как наволочка, к утру.Я не помню, где и когда умру.В честь кого-то названа улица,не Улисса, так хоть Маргулиса,гражданина в сереньком котелке,с удочкой спускавшегося к реке.А река, простужена на ветру,не дождется суженого к утру.
«За хорошее поведенье…»
За хорошее поведеньегод за годом на день рожденьяневрастеник дядя Кириллкнижку толстую мне дарил –в темно-синей обложке с меднымликом Барда, зело надменным,«внемли, сыне, моим речам»,говорившим мне по ночам.И смеялся дядя, приблизиввзгляд в очках, качал головой:«Ваш ребенок – вылитый Изя».Точно – Изя. Только живой.Соскребали добавку ложки;к нежным праздникам вкус привит.