Часы

Проходит неделя. Я стою у подъезда и смотрю, как топают по дороге усталые томми. Кто-то трогает меня за плечо. Лесли! Он крепко жмет мне руку. Мы рады друг Другу.

Лесли тянет меня в солдатский кантин. Это — маркитантская лавочка и столовка, нечто вроде солдатского клуба. Мы усаживаемся на длинной скамейке, за некрашеным деревянным столом. Здесь мы пьем с Лесли безалкогольное пиво, погрыэываем сухари, курим. Стены обвешаны яркими флагами несуществующих стран.

Слова приводят нас в Англию, в Шеффильд, на металлический завод, где работает Лесли Рид, молодой слесарь. Повесть Лесли проста. Отец — фермер. Четырнадцати лет Лесли стал работать подручным в кузнице. Юношей поступил на металлический завод. Мобилизован. И все.

Да, вот еще — до этого он работал полтора года в Сауге-Энде, в Лондоне.

О, в Лондоне! Значит, у нас есть город, о котором мы можем потолковать! Конечно, мы оба помним: Оксфорд-стрит, прямую, прямую, тянущуюся к Хайд-парку. Мы помним парк, озеро, где играют возле воды дети. И складные железные стулья, и скамейки по бережку, и галок.

— Да, да, — оживляется Лесли, — черные галки, у самой воды. И вдали мост.

Конечно, мы оба знаем все десять мостов через Темзу. А ну, как они идут по порядку от Тауэра? Лондон-бридж, Блэкфрайарс, Ветерлоо… Ну, вот, у нас десять мостов… Да, нет, Лесли, у нас только девять мостов. Один мост утерян нами. Куда ж он мог запропаститься? Мы снова перечисляем мосты.

— Какой позор! — восклицаю я. — Баттерси! Мы забыли мост, соединяющий Кингс-род с Баттерси-род. Помните, такой высокий мост, похожий на подзорную трубу? Помните? Его очень хорошо изобразил Уистлер.

— Уистлер? — переспрашивает Лесли.

— Ну да, Уистлер, художник. Вы не знаете Уистлера?

— Нет, не знаю, — говорит Лесли.

— Не может быть, Лесли. Уистлер — прекрасный художник. Вы знаете, он жил, кажется, в этих краях, у Баттерси. Возвращаясь поздно домой, он видел мост, окутанный ночью, и таким изобразил его на картине. Не может быть, чтобы вы не знали Уистлера.

Лесли роется в памяти.

— Нет, не знаю, — смущенно говорит он.

Оказывается, Лесли Рид не знает художника Уистлера.

Улыбка англичанина

Вот соседи мистера Твида: полковник Чисхольм (он уехал в Тифлис), майор Андерсон, капитаны Аллен и Хаус, лейтенант Гемс, еще офицеры и — в других этажах и в домах рядом — солдаты.

Майор Андерсон и капитан Хаус — офицеры индийской регулярной армии. Оба грузные, красные, перетянутые ремнями, точно упряжкой. Майор Андерсон всегда начинает по-книжному: «когда мы стояли в этой проклятой дыре…» Затем следует название какой-нибудь портом позабытой местности, вроде Желтой долины или Обезьяньей реки.

Они почти каждый вечер приходят к Твиду, сидят в кабинете за столиком, покрытом накрахмаленной скатертью, где бутылки, бокалы, шоколад в серебре, сигареты, ананасы-консервы. Густой хохот Андерсона валит из кабинета, как дым.

Время второго завтрака. Обычно в эту пору лестница оживает. Но сейчас, положительно, там кто-то бушует. Я выхожу на лестницу. Все понятно: майор Андерсон спускается по ступенькам, неуклюже, как бочка, громыхая проклятиями.

Коричневые ботинки, портупея, пояс, кобура револьвера, пуговицы на френче старательно начищены денщиком. Корона на погонах сверкает. На груди — ленточки цветов радуги поют о воинских доблестях. Трубка пышет огнем. Казалось бы, все хорошо. Однако, майор Андерсон в это утро не в духе. Он зол на весь мир — на этих проклятых татар, на этих проклятых русских, на эту проклятую страну, на этих — чорт их всех подери!..

— Брукс! — кричит майор Андерсон. — Завтрак!

Брукс с грохотом врывается в комнату майора, отдает честь и — налево кругом — на своих кривых ножках.

Чтобы попасть на кухню, надо спуститься по лестнице в самый низ. Я стою на верхней площадке и слышу, как стучат по ступеням тяжелые артиллерийские ботинки сержанта Брукса.

Сержант Брукс — злой маленький человечек, похожий на таксу. Он ведает хозяйством. По его записке солдат может получить продукты из кантина и сменить износившееся обмундирование. В работе Брукс подозрителен и мелочен, как старьевщик. Мне рассказывал Лесли, что Брукс имеет лавку в Норфолке, бакалейную лавку. Поэтому-то его назначили по хозяйственной части. Говорят,

Брукс докладывает майору не только о том, что предусмотрено уставом. Солдаты не любят его.

Вслед за сержантом Бруксом, ступенька за ступенькой, спускаюсь и я. Запах кухни бросается мне навстречу.

О, да тут все знакомые люди! Лесли Рид, два артиллериста из канцелярии, Брукс. С кружками в руках они стоят у стены и пьют невыносимо крепкий, по-английски переваренный чай. Они наблюдают за Парнеллом.

Парнелл — повар, ирландец. Он темноволосый, грузный, сосредоточенный человек. Он старый солдат. Ему лет тридцать восемь. Он редко смеется. Вот и сейчас Парнелл работает у плиты угрюмый, неторопливый, внимательный. Он не смотрит на нас. Смуглое лицо его жирно, потно. Засученные рукава обнажают широкие волосатые руки.

Парнелл режет белый пушистый хлеб на квадратные ломти и выкладывает их на чугунном диске сковороды упорно и сосредоточенно, точно решая задачу — квадратуру круга. Вперемешку с желтеющим хлебом жарится свиное сало. Оно шипит, ежится, обдает волосатые руки Парнелла горячими брызгами. Время от времени повар отрывается от сковороды, грохочет кастрюльками, подбрасывает в печь дрова.

Я знаю, Брукс не любит Парнелла. Они часто ссорятся. Брукс норовит обвесить и обмерить повара Парнелла. Он презирает ирландцев.

— Парнелл! — срывается Брукс. — Что вы копаетесь? Майор просит быстрей.

Парнелл не отвечает. Он поправляет гренок на отдаленном краю сковороды. Вдруг он отдергивает руку, — он обжегся. Рука у локтя коснулась накаленного чугуна. Больно. Ожог легкий, но выступила все же розовая дуга на смуглой мякоти ниже локтя. Парнелл дует на руку.

Сержант Брукс зло улыбается, смеется. Я вижу его черные зубы. Я знаю, что означает эта улыбка: так тебе и надо, ирландец! Артиллеристы, глядя на Брукса, подобострастно копируют его улыбку. Они копируют презрение англичанина, сержанта Брукса, к повару ирландцу, Парнеллу.

Не отрываясь от дела, повар взглядом перехватывает улыбку Брукса. Он смазывает салом обожженное место, обвязывает его грязной тряпочкой. Он ворошит на плите сковородки, кастрюльки. Он подымает крышку большой медной кастрюли. Пар вылетает оттуда, как птица. Парнелл произносит спокойно и медленно:

— Трех вещей надо бояться, говорят ирландцы: копыт лошади, рогов быка, улыбки англичанина.

Как ошпаренный, сержант вылетает из кухни. Точно это его обдало паром из огромной кастрюли, точно это его укусил борт сковородки. Артиллеристы громко смеются вслед убежавшему Бруксу.

Лесли Рид подходит к Парнеллу. Он хлопает его по плечу, по грязной нотной рубашке, дружески, почти нежно.

— Ничего, Парнелл, — говорит Лесли, — заживет. Ты славный малый.

Ну вот, теперь Парнелл отрывается от своих кастрюлек и сковородок. Правда, медленно и недоверчиво. Он исподлобья смотрит на Лесли. А Лесли? Голубые глаза ею опять улыбаются!

Я свидетель всей происшедшей сцены. Я думаю: «Копыта лошади? — может быть. Рога быка? — тоже. Но кто сказал, что надо бояться улыбки англичанина?»