Часы
Шрифт:
XIII
Помнится, мне пришлось присутствовать при ее беседе у забора с Давыдом, в самый день кончины ее матери.
– Сегодня на зорьке матушка скончалась, – говорила она, поводив сперва кругом своими темными, выразительными глазами, а там вперив их в землю, – кухарка взялась гроб подешевле купить; да она у нас ненадежная: пожалуй, еще деньги пропьет. Ты бы пришел, посмотрел, Давыдушко: тебя она побоится.
– Приду, – отвечал Давыд, – посмотрю... А что отец?
– Плачет; говорит: похороните заодно уж и меня. Теперь заснул. – Раиса вдруг глубоко вздохнула. – Ах, Давыдушко, Давыдушко! – Она провела полусжатым кулачком себе по лбу и по бровям, и было это движение и горько так... и так искренне, и так красиво, как все ее движения.
–
– Мне плакать некогда, – отвечала Раиса.
– Это богатые баловаться могут, плакать-то, – заметил Давыд.
Раиса пошла было, да вернулась.
– Желтую шаль у нас торгуют, знаешь, из маменькиного приданого. Двенадцать рублей дают. Я думаю, мало.
– И то, мало.
– Мы б ее не продали, – промолвила Раиса, помолчав немного, – да ведь на похороны нужно.
– И то, нужно. Только зря денег давать не следует. Попы эти – беда! Да вот, постой, я приду. Ты уходишь? Я скоро буду. Прощай, голубка!
– Прощай, братец, голубчик!
– Смотри же, не плачь!
– Какое плакать? Либо обед варить, либо плакать. Одно из двух.
– Как: обед варить? – обратился я к Давыду, как только Раиса удалилась. – Разве она сама кушанье готовит?
– Да ведь ты слышал: кухарка гроб пошла торговать.
«Готовит обед, – подумал я, – а руки у ней всегда такие чистые и одежда опрятная... Я бы посмотрел, как она там, в кухне... Необыкновенная девушка!»
Помню я другой разговор «у забора». На этот раз Раиса привела с собою свою глухонемую сестричку. Это был хорошенький ребенок с огромными, удивленными глазами и целой громадой черных тусклых волос на маленькой головке (у Раисы волосы были тоже черные – и тоже без блеска). Латкин был уже поражен параличом.
– Уж я не знаю, как быть, – начала Раиса. – Доктор рецепт прописал, надо в аптеку сходить; а тут наш мужичок (у Латкина оставалась одна крепостная душа) дровец из деревни привез да гуся. А дворник отнимает: вы мне, говорит, задолжали.
– Гуся отнимает? – спросил Давыд.
– Нет, не гуся. Он, говорит, старый; уж больше не годится. Оттого, говорит, и мужичок вам его привез. А дрова отнимает.
– Да он права не имеет! – воскликнул Давыд.
– Права не имеет, а отнимает... Я пошла на чердак; там у нас сундук стоит, старый-престарый. Стала я в нем рыться... И что же я нашла: посмотри!
Она достала из-под косынки довольно большую зрительную трубку, в медной оправе, оклеенную пожелтелым сафьяном [23] . Давыд, как любитель и знаток всякого рода инструментов, тотчас ухватился за нее.
– Английская, – промолвил он, приставляя ее то к одному глазу, то к другому. – Морская!
– И стекла целы, – продолжала Раиса. – Я показала батюшке; он говорит: снеси, заложи брильянтщику! Ведь что ты думаешь? За нее дадут деньги? А нам на что зрительная трубка? Разве на себя в зеркало посмотреть, каковы мы есть красавцы. Да зеркала, жаль, нет.
23
Сафьян – тонко выделанная козловая кожа.
И, сказавши эти слова, Раиса вдруг громко засмеялась.
Сестричка ее, конечно, не могла ее услышать, но, вероятно, почувствовала сотрясение ее тела: она держала Раису за руку – и, поднявши на нее свои большие глаза, испуганно перекосила личико и залилась слезами.
– Вот так-то она всегда, – заметила Раиса, – не любит, когда смеются.
– Ну, не буду, Любочка, не буду, – прибавила она, проворно присев на корточки возле ребенка и проводя пальцами по ее волосам. – Видишь?
Смех исчез с лица Раисы, и губы ее, концы которых как-то особенно мило закручивались кверху, стали опять неподвижны. Ребенок умолк. Раиса приподнялась.
– Так ты, Давыдушко, порадей... с трубкой-то. А то дров жаль – да и гуся, какой он ни на есть старый!
– Десять рублей непременно дадут, – промолвил Давыд, переворачивая трубку во все стороны. – Я
ее у тебя куплю... чего лучше? А вот пока на аптеку – пятиалтынный... Довольно?– Это я у тебя занимаю, – шепнула Раиса, принимая от него пятиалтынный.
– Еще бы! С процентами – хочешь? Да вот и залог у меня есть. Важнейшая вещь!.. Первый народ – англичане.
– А говорят, мы с ними воевать будем?
– Нет, – отвечал Давыд, – мы теперь французов бьем [24] .
– Ну – тебе лучше знать. Так порадей. Прощайте, господа!
XIV
А то вот еще какой разговор происходил все у того же забора. Раиса казалась озабоченной больше обыкновенного.
– Пять копеек кочан капусты, да и кочан-то «махенький-премахенький»... – говорила она, подперши рукою подбородок. – Вон как дорого! А за шитье деньги еще не получены.
24
В 1799 году русские войска под командованием великого полководца Суворова одержали блестящие победы над французской армией в Италии и Швейцарии.
– Тебе кто должен? – спросил Давыд.
– Да все та же купчиха, что за валом живет.
– Эта, что в шушуне [25] зеленом ходит, толстая такая?
– Она, она.
– Вишь, толстая! От жира не продышится, в церкви так даже паром от нее шибает, а долги не платит!
– Она заплатит... только когда? А то вот еще, Давыдушко, новые у меня хлопоты. Вздумал отец мне сны свои рассказывать. Ты ведь знаешь, косноязычен он стал: хочет одно слово промолвить, ан выходит другое. Насчет пищи или чего там житейского – мы уже привыкли, понимаем; а сон и у здоровых-то людей непонятен бывает, а у него – беда! «Я, говорит, очень радуюсь; сегодня все по белым птицам прохаживался; а господь бог мне пукет подарил, а в пукете Андрюша с ножичком. – Он нашу Любочку Андрюшей зовет. – Теперь мы, говорит, будем здоровы оба! Только надо ножичком – чирк! Эво так!» – и на горло показывает. Я его не понимаю; говорю: «Хорошо, родной, хорошо»; а он сердится, хочет мне растолковать, в чем дело. Даже в слезы ударился.
25
Шушун – старинная женская верхняя одежда, род телогрейки.
– Да ты бы ему что-нибудь такое сказала, – вмешался я, – солгала бы что-нибудь.
– Не умею я лгать-то, – отвечала Раиса и даже руками развела.
И точно: она лгать не умела.
– Лгать не надо, – заметил Давыд, – да и убивать себя тоже не след. Ведь спасибо никто тебе не скажет?
Раиса поглядела на него пристально.
– Что я хотела спросить у тебя, Давыдушко; как надо писать: «штоп»?
– Что такое: «штоп»?
– Да вот, например: я хочу, штоп ты жив был.
– Пиши: ша, твердо, он, буки, ер!
– Нет, – вмешался я, – не ша, а червь! [26]
– Ну, все равно; пиши: червь! А главное – сама-то ты живи!
– Мне бы хотелось писать правильно, – заметила Раиса и слегка покраснела.
Она, когда краснела, тотчас удивительно хорошела.
– Пригодиться оно может... Батюшка в свое время как писал... На удивление! Он и меня выучил. Ну, теперь он даже буквы плохо разбирает.
– Ты только у меня живи, – повторил Давыд, понизив голос и не спуская с нее глаз. Раиса быстро глянула на него и пуще покраснела. – Живи ты... а писать... пиши, как знаешь... О, черт, ведьма идет! (Ведьмой Давыд звал мою тетку.) И что ее сюда носит? Уходи, душа!
26
Ша, твердо, он, буки, ер, червь – старинные названия букв: ш, т, о, б, ъ, ч.