Чай с птицами

А бывает, игра не заладилась: идет дождь; ты подвернул ногу; твои дорожные сапоги в собачьем дерьме, а из местного паба долетают звуки караоке; потом подъезжает полицейская машина, разобраться, отчего шум, и ты как наиболее опытный участник вынужден объяснять дежурному констеблю, с какой именно целью ты болтаешься по лесу в час ночи в костюме гоблина и весь в грязи. Как я уже сказал, быть монстром порой нелегко.

Сегодняшняя ночь — ни то ни сё. Правда, слегка накрапывает. Но сквозь рваные тучи видна четвертушка луны и не слишком холодно. Создает атмосферу. Сейчас я сижу в ветровке под деревом и перебираю бланки протоколов. Сегодня моя очередь быть судьей. Я жду не дождусь.

Монстры уже здесь. Если среди них нет опытных игроков, то сначала надо их ввести в курс дела, чтобы они знали, примерно чего можно ожидать и какие костюмы им следует надеть. Надо распределить роли, объяснить правила. Часто среди них бывают новички: какой-нибудь прыщавый студент в камуфляже решил попытать счастья. Сегодня таких трое; все они хихикают и чересчур возбуждены. Не знаю, как их зовут — иногда нет смысла запоминать имена, слишком быстрый оборот участников. Другие — мои ученики, шестиклассники, им лет по семнадцать, самое большее восемнадцать: Мэтт, Пит, Стюарт, Скотт, Джейс и Энди. И конечно, я. Смити. Бессменный монстр.

Я, конечно, знаю, что я для них — ходячий анекдот. Сорок шесть лет, тощий, лысеющий, отчаявшийся. Я знаю, что вне роли я похож на учителя географии — что вполне понятно, поскольку я и есть учитель географии, — и я заметил, что иногда, когда я подхожу к группе, воцаряется неловкая тишина; и еще я видел, как переглядываются новички, когда думают, что я их не вижу. Бедняга Смити, вот что они думают. Вечно отстает на три шага. Господи, вот ведь лузер. Не дай бог превратиться в такое убожество.

Но в игре по старинным правилам есть что-то особенное. Им не понять — восемнадцатилетним, бессмертным; через пару недель они переключатся на другую игру или, еще хуже, отпочкуются и вместе с другими детьми, своими ровесниками, образуют новую группу, изменяя правила под себя, чтобы весело провести время. Я пытаюсь объяснить им, что мы собрались не для веселого времяпрепровождения. Они думают, что мы все это затеяли ради костюмов и побрякушек: кучка фетишистов и луддитов, вроде людей, которые одеваются в костюмы из «Стартрека», или тех, которые живут в вигвамах с овцами и без центрального отопления.

Но смысл игры совсем не в костюмах и побрякушках. Смысл игры — честь, законы, добро и зло. Смерть и слава. И еще истина — которая не в том, что драконы есть на свете, но в том, что их можно победить. Потому что мне с годами все сильнее хочется верить в то, что их можно победить. Фильберт понял бы, о чем я, — его жена умерла от рака двадцать лет назад, и, кроме нас, у него никого не осталось. И у Титании тоже — ей под пятьдесят и детей у нее нет; и у Литсо, который всю свою жизнь, кроме этих ночей с субботы на воскресенье, притворяется натуралом. Эти детишки просто ничего не знают: не знают, каково тебе возвращаться в обычную, убогую, нереальную жизнь — две комнатушки, три полена в камине, спящая кошка; каково тебе, когда поколения учеников зовут тебя «Убогий»; каково лежать ночами без сна, с комом в желудке, глядя на электрические звезды: каждая — окно, каждая — дом. Об этом и говорит Паук, когда вообще что-нибудь говорит, а это бывает не так часто. Эти вещи не для нас, говорит он. Дом, жена, дети. Это для обывателей. Обычных людей. Людей с нереальной жизнью.

— Долго еще? — Один из новичков глядит на часы.

Знаете таких: нетерпеливый, нервный, презрительный, холодный; сюда его занесло только потому, что кто-то (может, даже я) намекнул на опасность, на что-то тайное, запретное.

— Уже скоро. — (Вообще-то, кажется, они сегодня и вправду подзадержались; уже одиннадцать, а кругом мертвая тишина.) — Берите снаряжение.

Он бросает на меня презрительный взгляд и натягивает маску. Маска из латекса, довольно реалистичная — я их сам делаю, и они гораздо лучше покупных. Я ловлю себя на желании, чтобы его убили первым.

— Потому что мне сегодня ночью могло повезти, — продолжает новичок вполголоса. — Одна соска в «Мешке шерсти» на меня явно глаз положила.

На самом деле это очень печально. Мы оба прекрасно представляем себе его жизнь. Мы оба знаем, что ему никогда не повезет. Но спорить некогда: от деревьев отделяется тень, и по шуму — и еще по размеру меча за спиной — узнаю Вельдаррона. С ним Мораг, вид у нее усталый и недовольный — должно быть, опять поругались. Но все-таки я рад, что они появились первыми, — кое-кто из остальных может своим видом ошарашить непривычного человека, а мне сегодня ночью не нужно никаких проблем. Кроме того, я знаю этих студентов: половина из них пришли только потому, что надеется подцепить какую-нибудь юную воительницу в облегающих кожаных одеждах; а Мораг хоть и не очень похожа на Ксену, но она хотя бы женщина и в свои двадцать девять по возрасту куда ближе к студентам, чем все остальные.

Я приветствую парочку своей обычной мантрой: «Сегодня славный день для смерти», надеясь создать соответствующий боевой настрой. Но они подходят ближе, и я замечаю, что с Мораг что-то неладно. Лицо ее застыло, губы плотно сжаты, и, что гораздо хуже, она не в костюме — в джинсах и куртке, вместо обычных одежд целительницы и плаща с капюшоном. Черт, думаю я. И чертов Вельдаррон, который подчеркнуто делает вид, что идет сам по себе, картинно изображает выпады в сторону сухого дерева и, как всегда ждет, чтобы я все уладил.

— Что такое? — спрашиваю я у Мораг. — Ты почему не в костюме?

— Смити, я ухожу.

— Что случилось?

От единственного взгляда Мораг у меня падает сердце. Конечно, уже не первый раз девушки Вельдаррона бросают нас в ответственный момент (он эгоист и хам, и я совершенно не понимаю, что они в нем находят), но лишиться целительницы, единственной целительницы, и притом в одиннадцать часов в ночь с субботы на воскресенье, — это катастрофа глобального масштаба.

— Но нам без тебя никак, — наконец выдавливаю я из себя. — Мне надо проводить игру, и мы не можем без целительницы.

— Ничем не могу помочь, — пожимает плечами Мораг. — Я ухожу. Скажи Даррену, пусть ищет другую дуру. Я уже поумнела.

— Но, Мораг…

Она вдруг накидывается на меня.

— И я не Мораг, черт возьми! — орет она. — Смити, я уже шесть лет сюда хожу, а ты даже не знаешь, как меня зовут!

Это к вопросу о постоянстве. С какой радости я должен знать, как ее зовут, недоумеваю я, глядя, как она удаляется по залитой лунным светом прогалине. Более того, за шесть лет можно было запомнить, что во время игры участников никогда — никогда — не зовут настоящим именем. Неудивительно, что у Вельдаррона такой ошарашенный вид. И все же, хоть я и не сомневаюсь, что Вельдаррон к следующей игре найдет новую Мораг, ее неожиданный уход сильно осложняет мне задачу. У меня на руках довольно серьезная группа молодых монстров для сегодняшней игры. В любом случае, сейчас уже поздно что-либо менять; можно только надеяться, что игра будет недолгой, нам повезет, монстры не выйдут из-под контроля и нас не ждут больше никакие неприятные сюрпризы.

Вот явились и остальные участники — с Фильбертом во главе. Он зовет себя Фильберт Сребровлас, хотя все знают, что это у него парик. Сегодня он кажется меньше ростом, согбен под тяжестью доспехов, хотя в лунном свете все еще неплохо выглядит. В гордой старой голове есть некое благородство, словно в разрушенной арке, стоящей посреди поля — бесцельно, но с достоинством. Конечно, было время, когда я думал иначе: когда-то я был молод и, стыдно признаться, посмеивался — в те дни, когда сорок лет казались невозможной старостью.