Чаячий Мост (Химеры - 1)

– Отдай, - сказала Алиса громко.

– Сейчас...
– бормотнул Хальк.
– Как прочту, так и отдам.

– Отдай письмо!

– Не мешай, - отмахнулся он раздраженно, вдруг разглядев среди строчек свое имя. Но понять, что именно писал Невр - порою называли Клода и так - он не успел. Шатаясь, Алиса подошла к нему, молча вынула письмо из рук и, покачав головой - не то осуждая, не то просто в глубоком раздумье, - так же молча отвесила Хальку внушительную звонкую оплеуху.

– Вот так.
– Алиса аккуратно сложила письмо пополам.
– Не тебе писано. Хотя и о тебе тоже. Невр, знаешь ли, у нас забо-отливый...

Она криво усмехнулась и нарочито красивым жестом разорвала лист надвое. Потом еще надвое и еще. Сдунула с ладоней обрывки. И засмеялась непонятно чему.

Она, конечно же, была пьяна. Пьяна тяжело и чудовищно, в той редкой стадии, когда хмель уже не мешает осознанности и четкости движений и мыслей. Когда эти самые движения и мысли принадлежат уже какой-то другой реальности, в которой существует своя, особая логика поступков и правил поведения. Хальку было знакомо это состояние и по опыту он знал, что разговаривать с человеком в этом случае невозможно.

Он опять оглядел Алису с головы до пяток, критически покосился на ее босые ноги и, не спрашивая позволения, полез в комод. Вообще-то за Алисой никогда не водилось страсти к вещам - ну разве что к дорогому белью, - но все-таки он отыскал для нее пару теплых носок, свежую рубашку и полотенце. Алиса следила за ним с легким недоумением.

– Пошли, - сказал Хальк хмуро.

– Ку-уда?

– Куда надо, - ворчливо ответил он, ухватывая Алису за плечо.

Путь к бегству был отрезан, и Алиса, промурлыкав несусветное ругательство, от которого у Халька даже в ушах засвербело, покорно позволила проводить себя в умывальню.

Хальк накинул на дверь крючок и повернулся к Алисе. Она сидела на краю ванны, совершенно несчастная и по-прежнему пьяная, и смотрела на Халька бессмысленными глазами.

– Что ты будешь со мной делать?
– спросила она нараспев.

– А что бы ты хотела?

– Не знаю. Я еще не придумала.

– Тогда думай быстрей, - предложил он и отвернул кран. Подставил под тугую струю палец и скривился: вода была холоднющая, как в замерзающей речке. Ну что же, с мстительной радостью подумал он, тем лучше.

– Ну что, придумала?

Алиса помотала головой. Короткие пряди взметнулись и опали.

– Не-а, - сказала она весело и откровенно. Глаза были хитрющие, с легкой сумасшедшинкой.
– Хотя, если хочешь, можешь меня поцеловать.

– А если не хочу?

– Тогда ты мерзавец, - заключила она с безупречной логикой.

Лампочка в умывальной была слабая и горела вполнакала, так что было все равно что темно. И кожа Алисы казалась неестественно смуглой. А глаза желтые, как у кошки... Хальк ощутил, как у него теплеют щеки. Алиса положила ногу на ногу и подалась к нему. Ворот платья распался.

– Раздевайся, - сказал Хальк мрачно.

– Зачем?
– удивилась она.

– Раздевайся!
– заорал он, теряя терпение.

– Пжалуйста!
– Алиса фыркнула и стянула через голову платье. Она смотрела на Халька с таким откровенным бесстыдством, что ему захотелось ударить ее.

– Замечательно, - сказал он. И, заставив Алису встать, развернул ее спиной к себе. Наклонил, не давая вырваться, и сунул ее голову под струю воды. Алиса задергалась, пробуя укусить или вырваться, и тогда Хальк одной рукой перехватил ее руку повыше локтя и больно сжал, а другой несильно, но весьма оскорбительно шлепнул Алису по тому месту, где спина уже теряет свое благородное название. Алиса заорала так, что у Халька от неожиданности разжались руки. Алиса выпрямилась, мокрая, злая и трезвая, и на Халька обрушился град пощечин.

– Сволочь! Сволочь и трус!

Его голова моталась из стороны в сторону, на лице были удивление и растерянность.

– Бо-оже...
– вдруг выдохнула она и поднесла к лицу испачканную красным ладонь.
– Что это?!

– По-моему, кровь, - со всей язвительностью, на которую только был способен, откликнулся Хальк.
– Разве незаметно?

– Отку-уда?

– Ты мне лицо разбила, - сказал он, прижимая к переносице намоченное в ледяной воде полотенце.
– Кстати, почему это я трус? Сволочь - еще туда-сюда, понятно...

Алиса с угрюмым видом завернулась в полотенце. Ей было холодно и мучительно хотелось выпить, во рту стояла отвратительная едкая горечь.

– Я бы убила тебя, - сказала она сухо.
– Да будет ли от этого прок?..

Хальк взглянул на нее исподлобья. Распухшие губы шевельнулись в улыбке.

– А знаешь, - сказал он, - все это плохо кончится.

– Почему?

– Попробовав кровь, трудно остановиться.
– Он снова намочил и отжал полотенце и сквозь ткань проговорил глухо:

– Пойдем в комнату. Здесь скверное место для душещипательных бесед.

Она лежала на диване, прижимаясь щекой к вытертой до замши меховой подушке, и ее бил озноб. Плакать Алиса уже не могла, а успокоиться не получалось. Она вздрагивала, сквозь зубы втягивая сухой горький воздух и бормотала невнятные проклятья. Кому они предназначались: сестре, Клоду ли или же всему миру, - Хальк не мог, да и не пытался понять. Знал он одно: Алисе сейчас нет до него дела. Сама же Алиса почти что ненавидела его в эту минуту, в то же время краем рассудка понимая, что он - единственное, что у нее теперь осталось.

Он сидел в изножье, ссутулясь, и ждал, когда у Алисы не останется сил и на эту безмолвную истерику. Он знал, что сейчас она его ненавидит, он знал о ней все, и это не давало Алисе покоя.

Приподнимая иногда голову, она глядела на него слепыми, мутными от слез глазами, и сквозь слабый, тоньше струйки сигаретного дыма, стыд ей виделся старенький дом на окраине солнечной, безлюдной от жары Генуэзы и заплетенная диким виноградом терраса. Крошечные зеленые грозди свешивались вниз, похожие на елочные игрушки. Алиса удивлялась этому сходству в своем странном полусне-полубреду. Она лежала на деревянном топчане, и ее, как и сейчас, трясло в ознобе. Видимо, там, в Генуэзе, было слишком тепло и слишком спокойно, и оттого Алиса позволила себе несколько больше обычного. Судьба отомстила ей немедленно: Алиса слегла с банальной, хотя и жестокой ангиной. Во всякое другое время это раздражало бы ее безмерно, она терпеть не могла болезней, но рядом с нею была сестра. Алиса приходила в себя после короткого забытья и видела над собой глаза Сабины. Тогда у Сабинки были совсем другие глаза, и смотрели они на нее с немым обожанием, все прощая, жалея и ни о чем не спрашивая.

Никогда этого больше не будет.

Алиса всхлипнула последними слезами. Это уже не горе. Это - жалость к себе. Противно...

Она подняла голову, и глаза ее встретились с глазами Халька. Было в его взгляде сейчас что-то от Сабины. Той Сабины, которую она любила и которой больше не существует. Для нее. Это было невыносимо, но сейчас у Алисы не оставалось сил на христианское милосердие. Лучше быть сволочью, чем лгать себе.

Пройдет время - совсем немного, - и она научится лгать себе и не замечать этого, и ложь будет казаться ей кристальнейшей правдой, потому что это будет единственным и самым верным способом не сойти с ума. Она научится верить в эту ложь истово и свято и возненавидит всякого, кто посмеет упрекнуть ее в неискренности перед самой собой.