Чеченские рассказы

Через час она уходит повеселевшая: у нее женатый любовник с двумя взрослыми детьми.

“Развод порождает разврат!” – занудно басил Лев Николаевич, поручик артиллерии, бывший сначала крайне счастлив в браке, а потом – крайне наоборот: и от этого несчастья сделавшийся субъективным философом.

Уходя в себя от издевок и пошлостей супруги, он задавался вопросом:

“Почему нельзя жить как два цветка?..” А вот нельзя! Непременно нужно – как два гладиатора!

Когда появляются деньги – а они появлялись у Сантуция в день его получки, – машины привозят проституток.

Из такой машины выходит сначала сутер.

Сутер, похожий на юного юриста из сберегательного банка, осматривает мою квартиру. Что думает сутер, созерцая рухнувший стол-тумбу в кухне и тяжелую половую тряпку, засыпанную давним песком? Этот интеллигентный юноша с мобилой в руке?

Потом он заглядывает в комнату и видит коробку из-под монитора.

Коробка накрыта синей скатертью и ломится от уцелевших после раздела имущества хрустальных стаканов, гармошкой вдавленных в блюдца окурков и закусей a la завтрак туриста. Вместе с компьютером и диваном коробка занимает почти все пространство комнаты. Постепенно сутер понимает, что здесь с девушками ничего не входящего в тариф не сделают, – здесь люди простые, по счету соответствуют заявке, и под диван навряд ли кто забрался неучтенный: формальность соблюдена, и юноша удаляется, морщась от табачного удушья…

Здесь, во времянке, я вспомнил, как дедушка, обеспокоенный моей успеваемостью в восьмом классе, говорил: “Будешь плохо учиться – станешь шмаравозником!” (Вообще же дедушке не было дела до моей успеваемости, перед ним стояли задачи посерьезней: он увлеченно выращивал комплексно-устойчивый виноград; это был вежливый старикан

– просто ему нажаловалась моя мама: тогда я уже курил и пробовал пить, успеваемость моя к восьмому классу, мягко сказать, ухудшилась; я не знал, для чего она должна улучшиться, жизненный план мне не могли привить, он отлетал от меня, как футбольный мяч от кирпичных стенок школы № 18.)

И вот сейчас я наконец понял, кто такие шмаравозники^2! Кажется, они неплохо зарабатывают…

– А ну-ка, покажитесь!..

Девчонки смотрят затравленно и стервозно, выдавливают улыбки и огрызаются. Они не слишком приветливы: натрахались за ночь, бедовые… В их фигурах нет ничего от манекенщиц – это продавщицы… уставшие от нищеты, соблазненные “легким” баблом… часто они просто шабашат по ночам.

Мы снова напяливаем козлячьи мундиры! Мы орем строевые песни!.. – девки! ррр-эйссь! иррра… словно вакханки… с распущенными волосами… они пляшут в наших кителях… позвякивают ордена и медали… и их голые ноги выразительно грациозны… и мы не стесняемся своих тел… у нас только одна комната… у нас оргия… вакханалия… до утра!

После лихого солдафонского угара Сантуций, этот отставной гвардии центурион из мотострелковых войск, поднимает тяжелые веки и первым делом ощупывает серебряный крест на измученном кителе, его пальцы дрожат, другая его рука находит длинный бычок. Поутру Сантуций всегда безжизненно хмур:

– Им бы, сука… семачками торговать… почему они не привозят что-нибудь возвышенное? Студенточек?..

– Может, тебе еще и княгинь с баронессами? За двести пятьдесят в час?..

– Я хочу виконтессу.

– Charmant, бля…

– …какая все-таки гадость этот их мин’ет в презервативе…

IV. Готический замок

…Вспомни, откуда ты пришел и куда ты идешь, и прежде всего подумай о том, почему ты создал беспорядок, в который сам попал…

Ричард Бах. Иллюзии

В те грустные дни, когда никто не приходит ко мне, я бережно потрошу окурки из пепельницы и набиваю ирландскую трубку красного дерева (а есть ли в Ирландии красное дерево?).

Я выхожу во двор и курю трубку. Через ее чубук я втягиваю мудрость веков. Меня охватывает утренняя прохлада; мягкое солнце снова обещает мне жару; едкий дым погружает меня в задумчивость.

Здесь я познаю бедность: войну я уже познал… Любовь (?) – нет…

Это было в будущем; это было самым трудным…

Впрочем, моя бедность, или лучше сказать нужда, – всего лишь безобидный гибрид неприхотливости, экономии и лени. Мне лень пройти два квартала в магазин, и я весь день питаюсь жареными корочками, а иногда мне их лень жарить, и я питаюсь корочками хлеба с солью. Мое пристрастие к алкоголю часто превозмогает любовь к сытости, и вместо булки хлеба и консервы я покупаю бутылку пива.

Я намазываю на хлеб шпротный паштет за шесть рублей и редко балую себя килькой в томате за семь тридцать. Иногда я кипячу воду для вьетнамской лапши. Но все же мой рацион скорее причудлив, чем жалок: порой я запиваю вяленую тарань кофеем или сочетаю шоколад с сыром

Hochland.

Мне лень стирать и лень убирать. Только в особенном состоянии духа, а оно посещает меня исключительно раз в месяц, я делаю генеральную уборку. Я выметаю горы песка, стираю покрывало пыли с компа (прости, дружище, но мне тоже приходилось в жизни туго), вымываю все свои хрустальные стаканы и две тарелки, заодно я бреюсь, под настроение оставляя эспаньолку.

На самом деле я не делал в тот год ничего. Все мне было скучно делать – я только думал и понимал. Я просто жил в этом мире. Я готовился изменить его.

Я думаю: как, в сущности, противно спать с женщиной без чувства любви… Мы просто привыкли… Это лучше, чем ничего… Суррогат вместо жизни… Я вместе с кем попало: один быть я не смог… Может быть… тогда я даже думал, что любви нет на свете. Может быть…

Впрочем, я никогда не верил в это…

А бронепоезд БП-1 уже вбирает в себя новую партию вояк, чтоб выплеснуть ее на блоки, и легендарно вползает на насыпь; и его спаренные жерла – как уродливые пасти чудовища; и “крокодилы” сверху бросают узкие тени; и лейтенант Живцов уже вышел на последний

РД; и задерганная техника, подобно лошадям на наших черных шевронах, разнузданно мчит вояк по разрушенным улицам и уходит из-под ударов фугаса…

В тот неполный год мне особенно часто снился мой готический замок с золочеными портретами величавых предков. Во сне я знаю, что это мой замок и что это мои предки. Мне кажется, что я знаю расположение комнат и что я барон.

***

В тот год в тесном дворике росла огромная клещевина, похожая на тропические пальмы. Времянку я, должно быть в память о замке, аристократично называл – флигелем. Сейчас ее нет. На этом месте построили элитный дом с подземным гаражом и видом на набережную; но конструкция его неудачна.

3.7-3.9.03

Ну, ты, мать, даешь!

1

23 июня 2000 года. В этот день капитану Убожко исполнилось тридцать лет. Наружность его не носила оттенков примечательности, как не были примечательны и события, развернувшиеся вокруг; незаметно проистекали они, блекло, и мало кому было до них дело.

Худое, со смазанными чертами лицо, еще редкие белые иголки на висках и морщины, резавшие лоб, являли человека обыкновенного. Выглядел бы он моложе своих лет, но мешала этому тоска, тяжелой печатью лежавшая в глазах, ясно проступающая даже в те редкие минуты, когда он смеялся.