Чекист. Тайная дипломатия 2

— Нет, это совсем другие примитивисты, итальянские, они еще в средние века жили. Одно имя запомнила — Гвидо да Сиена.

Итальянские примитивисты средних веков? Не знаю таких, а уж тем более не ведаю, есть ли они в России. Но выясним.

— Я очень удачно с гравюрами угадала, — сообщила Мария. — Английские и французские нынче в цене. Если бы мои не были пополам порезаны, давно бы ушли. А так, половинками, не каждый коллекционер возьмет.

— Это как с монетами, — заметил я. — Даже если монета редкая, но в плохой сохранности, уважающий себя коллекционер ее не возьмет.

— Монеты тоже спрашивали. В основном, античные золотые и серебряные.

— А наши? Что-нибудь вроде Константиновского рубля?

— Не спрашивали. Да и не очень-то европейцев интересуют русские монеты, — отозвалась Мария.

— Жаль, — вздохнул я. Русские редкости мы бы сделали без проблем. Как рассказал мне Семенцов-старший, на Монетном дворе хранятся штемпели аж с Петра Великого.

— Медали восемнадцатого столетия интересуют, ордена возьмут, если с алмазами да с бриллиантами. Да, —вспомнила мышка-норушка. — пару раз интересовались орденом святого Георгия для иноверцев. Я о таком даже и не слышала.

— Это как обычный Георгий для офицеров, белой эмали, только в центре у него не Георгий Победоносец, а двуглавый орел. Его мусульманам вручали, а те обижались — мол, соседу дали крест с джигитом, а мне с курицей.

— Ясно, теперь буду знать, — кивнула Мария. — Французы возьмут Шардена, Буше, и всех других, что в восемнадцатом веке были, и в девятнадцатом — Энгра, Байара. Но по цене пока сказать ничего не могу.

— А как по нашим, по русским? Верещагин там, Суриков?

— Сложно сказать, — пожала плечами девушка. — Брюллова возьмут, а про остальных ничего не могу сказать.

— А иконы?

— Икон во Францию эмигранты навезли много. Кому они тут нужны?

Я немного загрустил. Вот иконы — свеженькие … э… виноват, я хотел сказать — древние, старинного письма, из запасников Третьяковской галереи, а то и из экспозиции, из Русского музея, из провинциальных музеев, у нас имелось немало. Впрочем, на иконы в Европе пока моды нет. Что ж, значит она будет. Надо только немного поработать с этим. Привлечь того же Анри Матисса, который в Россию ездил и наши иконы полюбил. Выставку можно сделать. В общем, заинтересовать публику.

Сколько выручили в моей истории на продаже картин и икон? Кажется, около тридцати миллионов рублей золотом? Сумма приличная, но она могла быть раза в два больше, если бы мои коллеги не спешили.

С Великими мастерами тоже торопиться не будем, их как-то нужно везти. Как, скажем, я доставлю в Париж Рубенса? Надо насчет работ Фаберже поразмыслить. Но это потребует некоторых усилий.

— Я вижу, у вас колечко обручальное, поздравляю, — сказала Мария, а потом ехидно поинтересовалась. — А вы не помните, товарищ начальник торгпредства, что вы еще одно свое обещание не выполнили?

— Какое? — удивился я. Порывшись в памяти, так и не смог вспомнить, чего я такое пообещал мышке-норушке?

— А кто обещал напоить меня до бесчувствия, а потом помочь расстаться с девственностью?

Вот это да! Смотрит на меня и не краснеет. А мне самому стыдно вспомнить, что произошло у нас после стычки на кладбище в Александро-Невской лавре. До квартиры мадемуазель Семеновской (тогда еще Семенцовой) мы доехали благополучно. И я тоже был не прочь снять напряжение, да и в девственность девушки не слишком-то верил. Но вот дальше…

Пока огонь в титане разгорался, а вода нагревалась и закипала, мы болтали о том и о сем. И тут девушка предложила выпить, чтобы снять нервное напряжение. Я, как водится, отказался, сославшись на то, что после выпивки, да в горячей воде, да после лекарств, принятых в госпитале, меня может и «развести». Уговаривать кавалера она не стало, сама опрокинула рюмочку и отправилась принимать ванну. Похоже, что Мария только сполоснулась, потому что вышла довольно быстро. Я тоже отправился смыть с себя грязь. Время не засекал, но подозреваю, что и я мылся не особо долго, потому что, несмотря на желание удалить с себя все следы пребывания в госпитале, мысли крутились вокруг девушки. Думаю, мне бы даже и водка не понадобилась. Но, как говаривал поручик Ржевский — облом-с… В общем, пока я принимал ванну, девушка выдула половину бутылки и отключилась.

Я немножечко погрустил, поматерился (мысленно!), но смирился.Уложил девушку на кровать, повернув ее лицом вниз, чтобы, не дай бог, не захлебнулась рвотными массами, если оные будут, а сам пошел на кухню греть чай, закусывать тем, что отыскалось в шкафу и дожидаться со службы Семенцова-старшего.

К моему удивлению, папаша отнесся к присутствию в доме постороннего человека довольно спокойно. Он даже пообещал не ругать дочку, пережившую огромный нервный стресс и присмотреть за ней. Мы еще с ним немного поговорили, а потом я вернулся в госпиталь, благо, что тут идти-то недолго.

— Кстати, как потом вы себя чувствовали? — поинтересовался я. — И что папа сказал?

— Умеете вы, господа мужчины, уходить от своих обещаний, — слегка театрально вздохнула Мария.

— Заниматься любовью с пьяной девушкой — все равно, что ее насиловать, — наставительно произнес я. — Не мог я воспользоваться вашей беззащитностью, неприлично.

— Ну и дурак, — неожиданно сообщила Мария.

— Поясните, пожалуйста, — попросил я, малость обалдев от такого перехода.

— Мог бы и воспользоваться, между прочем. Неужели я плохо намекала? Брат мне говорил, что ты очень умный, а ты дурак. Да как ты не понял, что мне было страшно? Я просто сделала вид, что напилась. Нарочно почти всю бутылку в раковину вылила. Думаю, так вот лягу, а он сам все и сделает. Лежу, как полная дура и жду, когда он придет. Так и заснула, а наутро папа пришел с водой, да с тазиком. Никак не думала, что все мужчины такие скоты. В конце концов, если я вам так не нравлюсь, могли бы глаза закрыть.

Мне осталось лишь развести руками и сказать:

— А вам девушка, вперед наука — не переигрывайте. А гравюры-то все-таки откуда? Из ПСЗ?

— Не подойдет «Полное собрание законов», бумага тонкая, — мрачно отозвалась Мария. — Я, было, примеривалась, но не подошло. Собрание в тридцатые годы прошлого века вышло, там и бумага другая, и водяных знаков нет.

— Неужели первое собрание сочинений Ломоносова?

— Чулков это.

— Михаил Дмитриевич? Неужели «Пригожую повариху» зарезали? Так это, сколько же штук понадобилось? — изумился я, а потом, вспомнив собственную курсовую работу, писанную на четвертом курсе, догадался. — А, это другое… «Историческое описание российской коммерции», так? А в нем, если не ошибаюсь, томов двадцать.

— Двадцать один. И время самое подходящее и печаталось оно на английской бумаге, а в конце тома по чистой странице оставалось. Папа подсказал.

И впрямь. Куда там семейству Адамсов до семьи Семенцовых.

Глава двадцатая. Посланник Альбиона

— Володя, так что мне ответить? — поинтересовалась Наталья.

Просьба французских коммунистов, переданная через супругу, мне не нравилась, но кто откажет любимой женщине? Вздохнув, я ответил: