Чекистка
Шрифт:
Все сосредоточенно, не перебивая, слушают Дмитрия и одновременно продумывают план действий.
Всем ясно, что после начавшихся арестов, испугавшись реальной силы большевиков, многие золотопогонники перебазировались в монастырь и оттуда продолжают вести работу.
— Я полагаю, — начинает Олькеницкий, — его преосвященство избрало резиденцией «Раифскую пустынь» не случайно, там у них целая крепость. И настоятель свой.
— Это тот самый, который женолюбием и стяжательством отличается, — уточняет Дмитрий.
— Об этом попике и я наслышан, — вставляет Фролов.
— Черт с ними, с их страстишками, — перебивает Вера Петровна, —
— Правильно, — резюмирует Олькеницкий.
Решение принято. Начали действовать.
Пристально вглядывается Вера Петровна в ночное небо, настороженно прислушивается она к каждому звуку, ожидая, что вот-вот раздастся цокот копыт по булыжнику и возвратится запропастившийся отряд во главе с Дмитрием Копко, направленный в «Раифскую пустынь».
Вот уже пять дней, как уехали чекисты в монастырь, а сведений о них все нет и нет. Вера Петровна медленно ходит по комнате. Она не может найти себе места. О сне не может быть и речи. Тяжелые предчувствия гнетут ее. А жизнь идет своим чередом. Часы отстукивают секунды, минуты.
Под утро она забывается, впадает в какое-то оцепенение, положив голову на стол.
В начале седьмого в комнату влетел Корнеев. За ним нерешительно ввалился старичок в лаптях, на которые налипла грязь. Его холщовая рубаха была пропитана потом и грязью.
— Погибли они, братцы, — перекрестившись, не успев отдышаться, произнес вошедший.
Через несколько минут толпившиеся в дверях чекисты и прибывший Олькеницкий узнали подробности гибели товарищей.
Все понимали, что означает смерть от рук озверевших фанатиков.
…Приехав в монастырь поздно вечером, отряд с разрешения настоятеля был помещен на ночлег в монастырской гостинице. Пока изрядно уставшие товарищи спали, монахи их связали и передали на самосуд толпе, состоящей из местных кулаков и их подпевал, которым монахи представили отряд губчека как бандитов, явившихся для ограбления монастыря и надругательства над святынями.
Озверевшая толпа, подстрекаемая христолюбивым воинством, убила красноармейцев и сожгла живыми Дмитрия Копко и Лавриновича.
Нет больше Мити — голубоглазого смелого бойца и товарища. Не сохранились даже его останки, которые можно было бы предать земле. Еще несколько молодых жизней были отданы революции во имя ее защиты и победы…
В ответ на зверскую расправу в пятницу 7 июня (25 мая) 1918 года в губернской газете «Знамя революции» было опубликовано сообщение:
«Губернской чрезвычайной комиссией по борьбе с контрреволюцией при губернском Совете рабочих, крестьянских и солдатских депутатов расстреляны Богданов А. А. и Нефедов В. А. — бывшие офицеры, участники белогвардейского заговора против Советской власти.
Кое-кому из работников губчека эта мера показалась недостаточной. На
очередном заседании губчека слово взял Нюмин. Как всегда, он начинает с демагогического вступления:— Мы не можем допустить, — говорит он, — чтобы наши передовые товарищи умирали от злодейских, грязных рук наймитов контрреволюции. Причина их гибели — это мещанская идеология кое-кого из руководителей губчека.
— Нюмин, что вы хотите? — ледяным голосом обрывает его Олькеницкий. — Что конкретно предлагаете?
— Я повторяю, гибель наших товарищей — это результат вашего благодушия и либерализма!.. А ведь из-за этого погибли лучшие наши товарищи… Кто же виноват? Вы, — ехидно бросает он в сторону Олькеницкого и Брауде.
— Почему, например, Богданова, который пытался нас взорвать, вы не мотали как следует, не добились от него сведений и адресов всех участников организации? Вместо этого вы его мирно допрашивали, — почти кричит Нюмин. Его глаза становятся прозрачными. — Я скажу прямо, — истерически выкрикивает он, — вы не отделались от мещанской идеологии. Довольно мягкотелости!!! Врагов всех до единого нужно отправить на тот свет. А вы расстреляли двоих и думаете, что спасли революцию…
— Вы снова за свое, — перебивает Нюмина Олькеницкий. Он говорит, словно рубит топором, не глядя на Нюмина: — Ваши слова — дешевая демагогия, рассчитанная не неврастеников, а предлагаемые вами меры — по существу авантюрные. Нет, большевики не пойдут по пути авантюр.
…Около полуночи отряд чекистов, рабочих порохового завода, бойцов интернационального батальона, в общей сложности около 200 человек, отправился в путь. Ноги лошадей обмотаны тряпками, так что топота совсем не слышно. Ехали степью, затем углубились в хвойный лес. Деревни объезжали, сворачивая с дороги. На рассвете лес наполнился веселым птичьим гомоном. Ничто, казалось, не предвещало особых событий. Не доезжая примерно версты до места назначения, спешились. Теперь коней вели под уздцы. Посланные разведчики быстро вернулись. Вместе с ними пришел монастырский послушник. Выяснилось, что настоятель монастыря и все его сиятельные гости успели удрать. Их и след простыл.
Дверь монтеру открыла женщина.
— Проводку проверить, — заявил вошедший.
— Проходите. Свет и тот не могут в порядке держать. — Голос тещи был полон ненависти.
— Маман! — За спиной монтера раздался бархатный голосок, и на пороге показалась хозяйка дома в капоте и шлепанцах. — Не расстраивайтесь, пожалуйста, ведь гражданин механик тут ни при чем.
— А я и говорю про их порядки. Не учи!
Дочь не дала распространяться «вредной старушке», как окрестил ее монтер, и поспешила увести ее из гостиной.
Стройная блондинка провела электромонтера по дому. Комнаты были обыкновенные, ничем не примечательные. Дом как дом. Разве только картин, посуды, икон и мебели много.
— А так — ничего подозрительного. Все нормально, — докладывал монтер.
И еще загадочнее стал особняк.
Дом Винокурова окружен, но из его обитателей никто не знает об этом. По-прежнему светятся щели в голубых ставенках.
Откуда-то издалека доносятся обрывки разговоров, шаги прохожих, топот копыт. А тут все тихо… Показалось? Просто скатился камешек. Тишина… Померещилось? Нет. Слышатся осторожные шаги. Сыплется песок. Кто-то идет. Вот он — силуэт мужчины. Крадется как кошка. Луна, как назло, скрылась за тучами. Снова все погрузилось в мрак. Кто же он?