Чекистка

— Кто там? Что случилось?

Женский голос:

— Умирает раб божий, Василий. Нужен священник.

Дверь нерешительно приоткрывается. Сильный толчок снаружи — и все трое уже в передней. За ними вооруженные рабочие. В коридоре темно. Кто-то пытается шмыгнуть в дверь… Поздно… Его крепко держит мускулистая рука рабочего.

— Ах, это сам прапорщик Сердобольский! Приятно познакомиться!

Крепыш попович заикается:

— Господа… пардон… товарищи, я просто так собрался погулять… много выпил… званый вечер…

В доме много посторонних, все офицеры, и все в штатском.

— В чем дело, судари мои, — спрашивает встревоженный отец Александр. Священник не похож больше на апостола. Бледность его бросается в глаза, несмотря на полумрак. — Не понимаю — что происходит?

— По ордеру губернской чрезвычайной комиссии мы произведем у вас обыск, санкция прокурора имеется. Распишитесь, — объявляет Вера Петровна.

Священник сокрушенно качает головой.

— Господи всесильный, отпусти им неразумным, яко не ведают, что творят. — Эти слова он произносит вслух, но делает вид, что они у него случайно сорвались с уст. Постепенно выражение лица отца Александра становится недоброжелательным. — Тут какое-то недоразумение, — громко заявляет он.

— Да, пожалуй, по недоразумению рядом с крестами и иконами у вас тут чуть ли не арсенал оружия, — отвечает Вера Петровна.

В числе задержанных и поручик Нефедов. Сегодня он кажется еще более веснушчатым и совсем маленьким. Поручику явно не по себе: испуганно бегающий взгляд, подергивающееся лицо, дрожащие руки. У него, кажется, трясется все, вплоть до закрученных усиков. От господского лоска, от высокомерия нет и следа. Во рту у Нефедова пересохло, ноги не повинуются, и ему приходится опираться о стенку. А в голову поручика весьма некстати лезут обрывки воспоминаний о дне, проведенном на толкучке, где он выгодно купил старинную иконку…

— Выходите в коридор, — командует Вера Петровна.

И вдруг истошный вопль прорезает установившуюся тревожную тишину поповского особняка:

— Не хочу!.. Понимаете, я не хочу!.. Вы не смеете, не имеете права так со мной… — вопит Нефедов.

— Правом-то мы располагаем. Есть санкция прокурора, а что касается законных оснований для задержания, то их, гражданин Нефедов, больше чем достаточно. Кому-кому, а вам это известно.

…Чекисты и рабочие производят обыск. Они ищут уличающие материалы. Они должны быть здесь. Оружие найдено. Но где же документы? Чекисты заглядывают в гардероб, под кровати.

С видом гостеприимного хозяина сопровождает чекистов по дому старший сын священника — поручик Сергей Сердобольский.

В отличие от своих гостей он держится с достоинством. И только когда он пытается язвить, становится неясным: чего в этом голосе больше — сарказма или ненависти?

— Милости просим, — предупредительно открывает он двери. — Что еще прикажете, мадам следователь? — При этом Сердобольский многократно деланно кланяется.

Вера Петровна пропускает все его слова мимо ушей. Они идут по коридору: впереди Сердобольский, за ним Вера Петровна, а следом два партийца — рабочие порохового завода. Проходят одну комнату, другую…

Внезапно Сердобольский прыгает к окну. Вера Петровна бросается к нему, пытается схватить, стреляет… Сильный удар по голове. Она падает, теряет сознание…

* * *

Остаток этой ночи совсем необычен. Со всех сторон Веру обступают чудовища. Они угрожают ей хищным оскалом зубов, протягивают мохнатые, крючковатые лапы. Их глаза… бесчисленное множество глаз… так и впиваются.

Вера мечется, пятится, отступает, подымается и снова падает. Силится вырваться, бежать… Куда? Вокруг чудовища… Чувство безнадежности, обреченности охватывает ее.

И вдруг… Она птица. Вера летит. Яркое весеннее солнце… Полет длится долго. Неожиданно все исчезает. Вера стремительно падает, голова кружится, захватывает дыхание. Ой, как страшно! А кругом кромешная тьма, ни зги, хоть глаз выколи. Вера напрягает зрение, еще… еще… Вот, кажется, она начинает различать предметы. Вера удивленно озирается: до чего знакомая обстановка. Но почему на душе так тоскливо? Отчего так больно в груди? И страшная догадка пронизывает ее: опять ярославская тюрьма, карцерная одиночка…

Вере кажется, что жизнь померкла, что наступившая тишина способна убить. Ее тянет к свету, к людям, на воздух. Но вместо людей — тюремщики, вместо света — могильный склеп. Временами чудится ей, что кто-то стонет. Вера цепенеет: «Кто здесь?» Молчание. И вдруг исступление овладевает ею: Вера колотится головой о стену — холодная. Протягивает руку к полу — лед. Что это: сон или явь? Явь или сон? Возврат к прошлому? Может, померещилось? Нет. Кто-то в жандармской форме старается схватить ее за горло. Щемит сердце. «Не смейте, оставьте…» Холодные, липкие руки подступают, касаются.

— А…а…а! — Нечеловеческий крик. )

…Кажется, Вера Петровна приходит в себя. Непонимающие, растерянные глаза. Сзади, спереди, вокруг белые больничные койки, люди с забинтованными, бескровными лицами.

Среди них Вера Петровна. Она силится вспомнить: перед ее глазами, как вспышка, картина той зловещей ночи… Поповский особняк, переодетые офицеры… Убегающий поручик Сердобольский. Выстрел… Удар по голове и… сплошной мрак.

Ночью Вера Петровна окончательно пришла в себя. Голова была ясной и свежей. Она лежала молча с закрытыми глазами. И вдруг Вера отчетливо до мелочей вспомнила всю свою жизнь с детства…

ДОСТОЙНАЯ ЛЕГЕНДЫ

В широком и длинном коридоре на огромных окнах лениво и мягко шелестят шелковые портьеры. Оттуда, из-за портьер, изредка прорывается легкое дуновение ветерка, неся с собой свежий запах только что отшумевшего дождя.

Быстрые шаги Верочки глохнут в пушистости яркой ковровой дорожки, которой устлан пол коридора. И ей кажется, что она ступает по трясине, затянутой предательским мхом. На душе нехорошо, неспокойно. Верочка торопливо перебирает в уме свои «грехи», пытаясь угадать причину вызова к директрисе. «А может, просто какая-то ерунда? Нет, — решает она. — Скорее всего донос. Если донос, то это — дело рук мадемуазели». Классная дама семенит вразвалку рядом. Девочка бросает на мадемуазель сверкающий взгляд. Но толстуха с тройным подбородком и повадками казарменного служаки, которую институтки прозвали «капралом», шествует с самым невозмутимым видом, и на лице ее ничего не прочтешь. Она будто и не смотрит на Веру, однако видит каждое движение воспитанницы. Круглое, как луна, безбровое лицо классной дамы чем-то напоминает восточного идола. «Интересно, — некстати подумалось Вере, — все наставницы тощие, а эта… С чего бы?» Полнота, пожалуй, единственное отличие «капрала» от своих сестер по профессии. В остальном она походит на них: такая же мелочная, мстительная, желчная. Вот почему Вера так не любит ее.

«Капрал» пыхтит. Она идет быстрым шагом, почти бежит, стараясь не отстать от своей спутницы. Ей-то известна причина вызова Верочки к директрисе. Вызов этот не сулит ничего хорошего несносной девчонке, осмеливающейся публично дерзить ей.

А Верочку вдруг охватывает нестерпимое желание досадить мадемуазели. Она ничего не может с собой поделать. Ей трудно устоять против соблазна. Проходя мимо кресел, Вера нарочно с силой проводит рукой по атласной обивке. Она знает: наставница не выносит этого звука. Тем лучше. Обивка взвизгивает так противно, что старую деву передергивает.