Челомей
Шрифт:
С точки же зрения военной предложение Челомея представляется очень сильным, в рамках экономических возможностей страны решающим все актуальные задачи (повышение количества доставляемых ядерных зарядов, снятие вопроса с ПРО как в части перехвата и уничтожения боевых блоков, так и с точки зрения уничтожения ракет на стартовом участке траектории).
«Необходимо отметить, что Гречко находился под каким-то гипнотическим влиянием Челомея. Министр беспредельно доверял ему. Я заметил, что, когда Владимир Николаевич выступал, Гречко так внимательно его слушал, что даже шевелил губами, как бы повторяя сказанное», — пишет один из явных противников В.Н. Челомея, член коллегии MOM, непременный участник, а во многих случаях и председатель основных государственных, межведомственных
Заметим, что не один Гречко находился под влиянием Челомея, под его обаяние попали и многие академики, министры, специалисты различных отраслей и уровня, офицеры… Но столь же устойчивым было и его неприятие, прежде всего командой Устинова, участники которой, в значительной части люди военные, порой лишь «слышали звон» и равнялись на командира.
Весьма характерно и ещё одно свидетельство Ю.А. Мозжорина: «Тогда Мишин предложил министру организовать производство РН (ракета-носитель Н-1М. — Н. Б.) в высотных корпусах у Челомея в Реутове и затем сплавлять изготовленные конструкции по Москве-реке, Оке и Волге в Куйбышев, как бы расширяя тем самым куйбышевское производство. Однако отнять у Челомея корпуса, где он разместил производство орбитального комплекса “Алмаз” и других важных объектов, не мог бы и сам Господь Бог, особенно в процессе “спора века” при неограниченной поддержке министра обороны А.А. Гречко» [130]. Здесь интересна прежде всего оценка твёрдости Челомея, которую он проявлял в тех вопросах, которые считал находившимися в зоне его компетенции.
Конечно, В.Н. Челомею было не чуждо честолюбие, но проявлений достойного его личности человеческого восхищения выпадало ему крайне мало. С основными министрами, с членами правительства он был скорее в положении ответчика; на работе было не до честолюбия ни с той, ни с другой стороны. Восхищёнными наблюдателями могли быть лишь некоторые, наиболее «просвещённые» студенты да люди с диаметрально противоположной стороны научного крыла — академики, среди которых вес Челомея был также очень велик, а иным людям, что журналистам, что специалистам, Владимир Николаевич был незнаком ввиду действующей в стране для людей его ранга сугубой закрытости.
Хотя, конечно, говорить, что градус его честолюбия был слишком высок, не приходится. Он был несопоставим, скажем, с честолюбием академика В.П. Глушко, о котором ходил анекдот, что тот готов был бы немедленно умереть, если бы получил гарантии захоронения на Красной площади.
В.П. Мишин отмечал недовольство по поводу «секретности» и у С.П. Королёва: «Королёв тяжело переживает свою безызвестность» [76].
Некоторые вспоминают о честолюбии Челомея с юмором. Так, учёный секретарь ГКНПЦ им. М.В. Хруничева Ю.А. Цуриков пишет о разборе проблемы, связанной с двукратным снижением точности УР-100:
«В.Н. Челомей ответственно и очень требовательно относился к отработке сложной космической техники. Требуя с других, он был очень требователен к себе. Наряду с этим Владимир Николаевич был, как сейчас говорят, “трудоголик”.
Но, как бы ответственно и инженеры, и Генеральный ни относились к созданию новейших образцов ракетно-космической техники, обеспечить стопроцентную надёжность невозможно. Не всегда пуски проходят успешно.
При пуске одной из ракет было обнаружено, что изделие показывает точность существенно более низкую, чем заявлено в техническом задании. Комиссии поручили разобраться с нештатной ситуацией…
Для решения задачи в работу включилась большая группа сотрудников ОКБ-52, в том числе из Филиала № 1 (ОКБ-23): Дьяченко Ю. В., Карраск В. К., Миркин Н. Н., Черняков Д. С, Комаров В. Д., Цуриков Ю. А., Ильенко Ю. Е., Зданович Ю.К. и др. При этом основная тяжесть работ легла на отдел прочности. Было проведено большое число экспериментальных работ группой сотрудников во главе с Хромушкиным А. В….
Челомея вызвали на Политбюро. Понятно, что он очень нервничал,
тем более что в это время он находился на лечении в Кремлёвской больнице. Было назначено совещание в ОКБ-23, где инженеры, участвующие в решении проблемы, должны были доложить, как и в какие сроки будет устранено явление POGO (обозначение явления продольных колебаний, являвшихся причиной потери точности. — КБ.). Естественно, нам предстояло выслушать всё, что думает Владимир Николаевич о создателях машин.Был продуман “сценарий” предстоящего доклада. Всё руководство решило встретить Генерального на I этаже главного корпуса. При этом Юрий Васильевич Дьяченко, главный конструктор этой ракеты, предложил мне встретить Владимира Николаевича у его “Чайки”, потому что у меня, как учёного секретаря, было несколько несложных вопросов. Я понимал, что первые упрёки и обидные слова придётся выслушать мне.
Я знал, что… Владимир Николаевич работал в МВТУ им. Баумана у Всеволода Ивановича Феодосьева. Звоню Всеволоду Ивановичу: “Мне нужно с вами поговорить”. — “Подъезжай”. Рассказываю обстановку. Всеволод Иванович смеётся и говорит: “Сколько лет работаешь с Челомеем и не знаешь его характер!” Достаёт с полки книгу по параметрическому резонансу. Книга написана крупным немецким математиком — директором Центрального института математики и механики Академии наук ГДР. На первых страницах и далее вижу ссылки на работы Челомея. Феодосьев подаёт руку и говорит: “Дальше сам сообразишь, как действовать”.
В назначенный день, а это было воскресенье, вся группа участников лечения ракеты собралась на 1 этаже. Юрий Васильевич Дьяченко подталкивает меня, чтобы я шёл встречать у подъезда.
Подъезжает машина, Владимир Николаевич выходит, и первые его слова: “И ты с ними постарался! Стоило мне заболеть, и что вы туг наделали?!”
Проходим мимо собравшихся, входим в лифт. Говорю: “Владимир Николаевич, вам следует начать совсем с другого”.
Чувствую, он начинает закипать: “Что ты меня учишь, у меня доклад завтра!”
“Посмотрите прежде, что делается в мире математики!” — говорю ему.
Когда поднялись на 4-й этаж, я открыл книгу и показал ему ссылки на его работы.
Он остановился и говорит: “Слушай, это же крупнейший математик. И он считает мои работы пионерскими!”
Челомей начинает педантично просматривать книгу, и я вдруг вижу перед собой совсем другого человека: “Если вы так же подготовили мой доклад, то чувствую, вы хорошо поработали!”
В зале заседаний докладывает Дьяченко. В конце совещания Челомей говорит: “По докладу никаких замечаний, а вот выводы я бы сформулировал иначе”.
Делает выводы: “Все свободны”…
Ю.В. Дьяченко потом раз пять спрашивал: “Что ты с ним сделал? Мы ждали колоссального разноса!” Я не сказал, что причина нашего удачного доклада в том, что один умный человек знал, что Владимир Николаевич очень любит, когда его хвалят» [54].
В октябре 1975 года через Академию наук Челомей получил письмо Нобелевского комитета, подписанное всеми его членами во главе с председателем Целиком Хальтеном, к которому он, скорее всего, отнёсся с юмором. Письмо было довольно хитро составлено: на правах шведской Королевской академии наук члены Нобелевского комитета по физике имели честь пригласить «to submit proposals for the award of the Nobel prise for Physics for 1976» — «обсудить предложения по награждению Нобелевской премией по физике за 1976 год». Подчёркивалось, что работы должны быть максимально свежими, такими, чтобы «польза от них ещё не была получена полностью».
Ему было очевидно, что ввиду предельной закрытости его работ, когда не был издан даже интереснейший курс его лекций, читавшийся студентам МВТУ, а их запись велась в секретные тетради, представление его трудов названному комитету было исключено. И всё же это обращение было и приятным, и в высшей степени престижным, и весьма редким. Как рассказывал автору академик Ю.В. Гуляев, подобные письма на имя ведущих советских учёных иногда приходили, причём некоторые ошибочно воспринимали их как «приглашение к танцу».