Человеческая комедия

И, сердито бросая эти слова, он с невыразимым наслаждением рассматривал бриллианты один за другим.

– Хорош! Без единого пятнышка!
– пробормотал он.
– А вот на этом точечка! А тут трещинка! А этот - красавец! Красавец!

Все его бледное лицо было освещено переливающимися отблесками алмазов, и мне пришли на память в эту минуту зеленоватые старые зеркала в провинциальных гостиницах, тусклое стекло которых совсем не отражает световых бликов, а смельчаку, дерзнувшему поглядеться в них, преподносит образ человека, умирающего от апоплектического удара.

– Ну так как же?
– спросил граф, хлопнув Гобсека по плечу.

Старый младенец вздрогнул. Он оторвался от любимых игрушек, положил их на письменный стол, сел в кресло и вновь стал только ростовщиком, учтивым, но холодным и жестким, как мраморный столб.

– Сколько вы желали бы занять?

– Сто тысяч. На три года, - ответил граф.

– Что ж, можно, - согласился Гобсек, - осторожно доставая из шкатулки красного дерева свою драгоценность - неоценимые, точнейшие весы. Он взвесил бриллианты, определяя на глаз (бог весть как!) вес старинной оправы. Во время этой операции лицо его выражало и ликование и стремление побороть его. Графиня словно оцепенела, погрузившись в раздумье; и я порадовался за нее, - мне казалось, что эта женщина увидела вдруг, в какую глубокую пропасть она скатилась. Значит, совесть еще не совсем заглохла в ее душе, и, может быть, достаточно только некоторого усилия, достаточно лишь протянуть сострадательную руку, чтобы спасти ее. И я сделал попытку.

– Это ваши собственные бриллианты, сударыня?
– спросил я.

– Да, сударь, - ответила она, надменно взглянув на меня.

– Пишите акт о продаже с последующим выкупом, болтун, - сказал Гобсек и, встав из-за стола, указал мне рукой на свое кресло.

– Вы, сударыня, вероятно, замужем?
– задал я второй вопрос.

Графиня нетерпеливо кивнула головой.

– Я отказываюсь составлять акт!
– воскликнул я.

– Почему это?
– спросил Гобсек.

– Как “почему”?
– возмутился я и, отведя старика к окну, вполголоса сказал: - Замужняя женщина во всем зависит от мужа, сделка будет признана незаконной, а вам не удастся сослаться на свое неведение, раз налицо будет акт. Вам придется предъявить эти бриллианты, так как в акте будут указаны их вес, стоимость и грань.

Гобсек прервал меня кивком головы и повернулся к двум преступникам:

– Он прав. Условия меняются. Восемьдесят тысяч наличными, а бриллианты останутся у меня, - добавил он глухим и тоненьким голоском.
– При сделках на движимое имущество собственность лучше всяких актов.

– Но… - заговорил было де Трай.

– Соглашайтесь или берите обратно, - перебил его Гобсек и протянул ларчик графине.
– Я не хочу рисковать.

– Гораздо лучше для вас броситься к ногам мужа, - шепнул я графине.

Ростовщик понял по движению моих губ, что я сказал, и бросил на меня холодный взгляд.

Молодой щеголь побледнел как полотно. Графиня явно колебалась. Максим де Трай подошел к ней, и хотя он говорил очень тихо, я расслышал слова: “прощай, дорогая Анастази. Будь счастлива. А я… Завтра я уже избавлюсь от всех забот”.

– Сударь!
– воскликнула графиня, быстро повернувшись к Гобсеку.
– Я согласна, я принимаю ваши условия.

– Ну, вот и хорошо!
– отозвался старик.
– Трудно вас уломать, красавица моя.
– Он подписал банковский чек на пятьдесят тысяч и вручил его графине.
– А вдобавок к этому, - сказал он с улыбкой, очень похожей на вольтеровскую, - я в счет остальной платежной суммы дам вам на тридцать тысяч векселей, самых бесспорных, самых для вас надежных. Все равно, что золотом выложу эту сумму. Граф де Трай только что сказал мне: “Мои векселя всегда будут оплачены”, - добавил Гобсек, подавая графине векселя, подписанные графом, опротестованные накануне одним из собратьев Гобсека и, вероятно, проданные за бесценок.

Максим де Трай разразился рычаньем, в котором явственно прозвучали слова: “Старый подлец!”

Гобсек и бровью не повел, спокойно достал из картонного футляра пару пистолетов и холодно сказал:

– Первый выстрел за мной, по праву оскорбленной стороны.

– Максим!
– тихо вскрикнула графиня.
– Извинитесь. Вы должны извиниться перед господином Гобсеком.

– Сударь, я не имел намерения оскорбить вас, - пробормотал граф.

– Я это прекрасно знаю, - спокойно ответил Гобсек.
– В ваши намерения входило только не заплатить по векселям.

Графиня встала и, поклонившись, выбежала, видимо охваченная ужасом. Графу де Трай пришлось последовать за ней, но на прощанье он сказал:

– Если вы хоть словом обмолвитесь обо всем этом, господа, прольется ваша или моя кровь.

– Аминь!
– ответил ему Гобсек, пряча пистолеты.
– Чтобы пролить свою кровь, надо ее иметь, милый мой, а у тебя в жилах вместо крови - грязь.

Когда хлопнула наружная дверь и оба экипажа отъехали, Гобсек вскочил с места и, приплясывая, закричал:

– А бриллианты у меня! А бриллианты-то мои! Великолепные бриллианты! Дивные бриллианты! И как дешево достались! А-а, господа Вербруст и Жигонне! Вы думали поддеть старика Гобсека? А я сам вас поддел! Я все получил сполна! Куда вам до меня! Мелко плаваете! Какие у них глупые будут рожи, когда я расскажу нынешнюю историю между двумя партиями в домино!

Эта свирепая радость, это злобное торжество дикаря, завладевшего блестящими камешками, ошеломили меня. Я остолбенел, онемел.

– Ах, ты еще тут, голубчик! Я и забыл совсем. Мы нынче пообедаем вместе. У тебя пообедаем, - я ведь не веду хозяйства, а все эти рестораторы с их подливками да соусами, с их винами - сущие душегубы. Они самого дьявола отравят.

Заметив, наконец, выражение моего лица, он сразу вернулся к холодной бесстрастности.

– Вам этого не понять, - сказал он, усаживаясь у камина, где стояла на жаровне жестяная кастрюлька с молоком.
– Хотите позавтракать со мной?
– добавил он.
– Пожалуй, и на двоих хватит.

– Нет, спасибо, - ответил я.
– Я всегда завтракаю в полдень.

В эту минуту в коридоре послышались чьи-то торопливые шаги.

Кто-то остановился у дверей Гобсека и яростно постучал в них. Ростовщик направился к порогу и, поглядев в окошечко, отпер двери. Вошел человек лет тридцати пяти, вероятно показавшийся ему безобидным, несмотря на свой гневный стук.

Посетитель одет был просто, а наружностью напоминал покойного герцога Ришелье. Это был супруг графини, и вы, вероятно, встречали его в свете: у него была, прошу извинить меня за это определение, вельможная осанка государственных мужей, обитателей вашего предместья.

– Сударь, - сказал он Гобсеку, к которому вернулось все его спокойствие, - моя жена была у вас?

– Возможно.

– Вы что же, сударь, не понимаете меня?

– Не имею чести знать вашу супругу, - ответил ростовщик.
– У меня нынче утром перебывало много народу - мужчины, женщины, девицы, похожие на юношей, и юноши, похожие на девиц. Мне, право, трудно…

– Шутки в сторону, сударь! Я говорю о своей жене. Она только что была у вас.

– Откуда же мне знать, что эта дама - ваша супруга. Я не имел удовольствия встречаться с вами.

– Ошибаетесь, господин Гобсек, - сказал граф с глубокой иронией.
– Мы однажды утром встретились с вами в спальне моей жены. Вы приходили взимать деньги по векселю, по которому она никаких денег не получала.

– А уж это не мое дело разузнавать, какими ценностями ей была возмещена эта сумма, - возразил Гобсек, бросив на графа ехидный взгляд.
– Я учел ее вексель при расчетах с одним из моих коллег. Кстати, позвольте заметить вам, граф, - добавил Гобсек без малейшей тени волнения, неторопливо засыпав кофе в молоко, - позвольте заметить вам, что, по моему разумению, вы не имеете права читать мне нотации в собственном моем доме. Я, сударь, достиг совершеннолетия еще в шестьдесят первом году прошлого века.