Человеческая волна

– Почему вы думаете, папа, что непременно в "ваш" дом попадут?
– сухо и зло спросила Зиночка, глядя в сторону.

Зек понял подчеркиванье и обиделся. В нем вдруг возмутилось все его воробьиное право на свою жизнь.

"Эта молодежь теперь думает, что она только и живет честно, как следует, оттого что лезет на рожон... Кого они хотят этим удивить? Все это и мы переживали... знаем... К чему этот фарс мальчишеский?.."

– Почему же это "ваш"?
– вызывающе-сердито спросил он.
– Это такой же мой дом, как и твой...

– А потому...
– с внезапными слезами в голосе, не помня, что говорит, ответила Зиночка, - что это подло!.. бежать!.. гадость!..

Зек вспыхнул. Стоявшие на площадке толстый лощеный господин в серой шляпе и старый человек, похожий на заморенного долголетней работой рабочего, прислушались к разговору. Толстая старая купчиха, с глупым ужасом в заплывших глазах, уставилась на Зиночку.

– А по-моему, подлость и гадость подвергать жизнь других людей опасности из-за своих бессмысленных мечтаний!
– краснея кирпичным цветом и раздраженно выталкивая крикливые слова, повысил голос Зек.

– Папа!
– возмущенно, как будто ее ударили, вскрикнула Зиночка.

– И совершенно правильно, - как бы в сторону, не глядя на них, пробормотал господин в серой шляпе.

– Чего вы ломаетесь?
– продолжал старый Зек, все более и более раздражаясь и чувствуя, что не может чего-то доказать, без чего все-таки в глубине души скверно.
– И будьте вы искренни... к чему эти фразы?.. И вам жить хочется, и вы такие же люди, как и мы... Это все позы... Как же, юрой!.. Кого вы этим удивить хотите?..

– Однако мы остаемся же!..
– горячо крикнула Зиночка.
– Позы иногда кончаются смертью, а это уже не позы.

– Какие отчаянные!..
– с искренней жалостью охнула купчиха.

– Не все и умирают-с!..
– вдруг откровенно и, нагло повернувшись и зло усмехаясь, заметил господин в серой шляпе.
– Ведь вот вы же не остаетесь!..

Зиночка покраснела и растерянно взглянула сначала на него, потом на отца.

– Я!..

Зек вспыхнул, но промолчал.

"Пусть, пусть... это ей уроком будет", - подумал он и обижаясь за дочь, и озлобленно довольный.

– Простите, ваша милость, конечно, оно так, что которые ломаются, отозвался старый рабочий.

Я там ничего не могу сделать...
– пробормотала Зиночка умоляюще.

– Так нечего и громкие фразы говорить, - пробормотал Зек, уже жалея ее и раскаиваясь в своей жестокости.

– Простите, ваша милость, конечно, нечего!
– опять отозвался рабочий. Говорят, говорят, простите, по молодости... а расплачиваться, простите, приходится нам...

– Вам-то стыдно так говорить...
– опять загораясь, возразила Зиночка. За вас же больше всего и идут... вам же лучше хотят... И вам не бежать от товарищей надо, а быть там, с ними...

Рабочий снисходительно посмотрел на нее сверху.

– Нет, уж простите, ваша милость, на это мы не согласны. Мы, простите, прекрасно понимаем, что это для нас делается, но жизни своей, простите, каждому жаль... хоть барышне, хоть рабочему человеку...

– Да ведь... жизнь у вас тяжелая, вы... чем занимаетесь?

– Мы на цинковом заводе, простите, работаем.

– Вот видите, на цинковом!
– наивно обрадовавшись повороту разговора, сказала Зиночка, доверчиво глядя в глаза рабочему. Я слыхала, что там самые ужасные условия труда.

– Это, простите, ваша милость, верно... Мало кто и выживет... вздохнул рабочий, и по его испитому-желтому лицу скользнуло что-то грустное и задумчивое.

– Ну, вот видите...
– заторопилась Зиночка.
– Чего же вам жалеть?.. в крайнем случае, чем смерть хуже такой жизни?

– А вы, простите, ваша милость, об этом рассуждать не можете, вдруг меняясь в лице и зло скашивая обиженные глаза с красными воспаленными веками, резко проговорил рабочий.

– Почему же?
– растерявшись, спросила Зиночка.

– А потому... Вы, простите, разума еще не имеете... жить нам не менее вашего хочется... Вы, простите, ваша милость, по молодости лет не знаете, что говорите...

Голос у него был полон злобной и непонятной обиды. Толстый господин торжествующе засмеялся и оглянулся на Зиночку.

– Ну, ты, любезный, потише...
– крикнул Зек.

Рабочий хмуро оглянулся на него, но промолчал и только пошевелил тонкими, иссохшими от цинка челюстями.

Зиночка, как побитая кошечка, украдкой пробралась к отцу и испуганно оглядывалась на рабочего. Купчихе стало жаль ее, она вся рассиропилась и, скрестив руки на пухлом животе, жалостливо пропела:

– Вы, барышня, не обижайтесь... Ну, что же, им, конечно, лучше известно, мы, бабы, глупые... не наше это дело...

– А ты зачем барышню обидел?
– с внезапной укоризной сказала она рабочему и покачала головой.
– Жалости в тебе нет...

– Я, простите, ваша милость, что ж... совсем другим голосом, вдруг ласково взглядывая на Зиночку, сказал рабочий.
– Мне только, простите, ваша милость, обидно показалось, что барышня нас, простых людей, словно и за людей не считает... Чай, мы, простите, тоже люди.

– Вы меня не поняли...
– тихо пробормотала Зиночка.

– Может, и не понял... Мы, простите, ваша милость, люди темные! вздохнул рабочий и стал смотреть на поле.

Зиночка мало-помалу успокоилась и задумалась, тоже глядя на поле. Опять замелькали перед нею лица Кончаева, Сливина и доктора Лавренко. Массы народа, красные знамена понеслись перед ней, и опять стало расти что-то грандиозное, туманное, и мрачное, и прекрасное. И даже жертвы рисовались ей только в прекрасных образах, полных трагизма, но как-то и без смерти, и без страданий

На даче она пошла в сад, от которого за зиму отвыкла, села на лавочку под кленом, где еще пахло прошлогодними сухими листьями, и этот запах грустно напоминал об осени, и до самого вечера сидела, глядя в темнеющее небо, сквозь тоненькие веточки клена, на первые звезды. Ей хотелось восторженно стать перед кем-то на колени и отдать беззаветно и всецело всю свою молодую жизнь с красотой, ласками, волей и покорным телом.

VIII

Небо было синее-синее, и на нем отчетливо белели залитые весенним солнцем дома, крыши и башни города, пестревшего над зелеными скатами берегового парка и бульваров. Сверху из города было видно такое же синее море, и железный броненосец далеко и одиноко блестел среди его синевы. Все было полно великой радости солнца и дня, все было полно воздуха и яркого света, тени были голубые и прозрачные, все краски ярки и чисты, и казалось, что кроме ярко-синего, розового и белого цветов нет ничего, и все ослепительно красиво, ярко и свежо.