Человеческий фактор
Шрифт:
– Просто хотел знать – только и всего.
А Кэсл вспомнил, как в таком же вот возрасте спрашивал отца, существуют ли на самом деле феи, и ответ был менее правдивым, чем тот, который он дал. Отец Кэсла был человек сентиментальный: ему хотелось любым способом внушить своему маленькому сыну, что на свете стоит жить. Так что незаслуженно было бы обвинять его в бесчестном поступке: он вполне мог бы возразить, что феи – это символ чего-то существующего. Ведь и нынче встречаются отцы, которые говорят своим детям, что существует Бог.
– Шпионы вроде Ноль-ноль-семь? [речь идет о герое шпионских романов
– Ну, не в точности такие. – Кэсл попытался переменить тему разговора. Он сказал: – Когда я был маленьким, я считал, что здесь, в старом блиндаже, среди траншей, живет дракон.
– А где же тут траншеи?
– Сейчас они заросли папоротником.
– А что такое дракон?
– Ну, видишь ли… это такое существо – из пасти его вырывается огонь, и оно покрыто панцирем.
– Как танк?
– Ну да, пожалуй, как танк. – Между воображением Кэсла и воображением мальчика пролегала пропасть, и это ставило Кэсла в тупик. – Скорее, как гигантский ящер, – сказал он. И тут же понял, что танков-то мальчик видел множество, а вот страну ящериц покинул еще до своего рождения.
– А ты когда-нибудь видел дракона?
– Однажды я видел, как из траншеи шел дым, и решил, что там сидит дракон.
– И ты испугался?
– Нет, в ту пору я боялся совсем другого. Я ненавидел школу, и у меня было мало друзей.
– А почему ты ненавидел школу? Я тоже буду ненавидеть школу? То есть настоящую школу.
– Враги у нас у всех разные. Возможно, тебе не понадобится помощь дракона, а мне она была нужна. Моего дракона ненавидел весь мир и хотел его убить. Люди боялись дыма и пламени, которые он выбрасывал из своей пасти, когда сердился. А я ночью потихоньку убегал из спальни в общежитии и относил ему коробки сардин из моих припасов. Он поджаривал сардины прямо в коробке своим дыханием. Он любил их есть горячими.
– Это было взаправду?
– Нет, конечно, нет, но сейчас мне кажется, будто все так и было. Как-то я лежал в общежитии в нашей спальне – накрылся простыней и плакал, потому что это была первая неделя семестра и до каникул было еще двенадцать бесконечно долгих недель и я боялся… всего боялся. Стояла зима, и вдруг я увидел, как окно в моей комнате затуманилось. Я протер стекло пальцами и посмотрел вниз. А там был дракон – он лежал на мокрой черной улице, будто крокодил в ручье. Раньше он ведь никогда не покидал пустоши, потому что все были против него, – я думал, что и против меня тоже. Полицейские даже держали в шкафу винтовки, чтобы пристрелить дракона, если он появится в городе. И однако же, вот он лежал внизу – лежал совсем тихо, и такие большие теплые клубы пара поднимались ко мне от его дыхания. Понимаешь, он услышал, что в школе снова начались занятия, и знал, что я одинок и несчастен. Он был куда умнее любой собаки, намного умнее Буллера.
– Ты мне сказки рассказываешь, – сказал Сэм.
– Нет, просто вспоминаю.
– А что случилось потом?
– Я подал ему тайный знак. Он означал: «Опасно. Уходи», – потому как я не был уверен,
что дракон знал про полицейских и про винтовки.– И он ушел?
– Да. Очень медленно. И все время оглядывался, точно не хотел оставлять меня. Но с тех пор я ни разу не испытывал страха и одиночества. Во всяком случае, если и испытывал, то редко. Я знал, что стоит мне подать сигнал, и дракон вылезет из своего логова на пустоши и придет мне на помощь. У нас с ним было много всяких условных сигналов, кодов, шифров…
– Как у шпионов, – сказал Сэм.
– Да, – с чувством разочарования подтвердил Кэсл, – наверное. Как у шпионов.
Кэсл вспомнил, как он однажды нарисовал карту пустоши, на которой отметил все траншеи и потайные ходы, скрытые папоротниками. Он ведь тоже действовал тогда точно шпион.
– Пора домой, – сказал он. – А то твоя мама станет волноваться…
– Нет, не станет. Я ведь с тобой. Я хочу посмотреть пещеру дракона.
– На самом-то деле дракона ведь не было.
– Но ты же до конца не уверен, правда?
Кэсл с трудом нашел старую траншею. Пещера, где жил дракон, заросла кустами куманики. Продираясь сквозь них. Кэсл зацепил ногой ржавую банку, и она взлетела в воздух.
– Вот видишь, – сказал Сэм, – ты же приносил ему поесть. – Он продрался сквозь кусты, но ни дракона, ни скелета его не обнаружил. – Наверное, полиция все же расправилась с ним, – сказал Сэм. И поднял банку.
– Так это из-под табака, – сказал он, – не из-под сардин.
В ту ночь, лежа в постели, Кэсл спросил Сару:
– Ты в самом деле думаешь, еще не поздно?
– Для чего?
– Уйти мне из конторы.
– Конечно, нет. Ты же еще не старик.
– Тогда, возможно, нам придется уехать отсюда.
– Почему? Чем это место хуже любого другого?
– А тебе не хотелось бы сменить обстановку? Этот дом… разве это дом, верно? Быть может, если бы я получил работу за границей…
– Мне хотелось бы, чтобы Сэм жил в одном месте, чтобы ему было куда вернуться, если он когда-нибудь от нас уедет. Вернуться туда, где все с детства ему знакомо. Как вот ты – вернулся же ты. К чему-то старому. Безопасному.
– К старым развалинам у железной дороги?
– Да.
Ему вспомнилось, как степенно звучали в каменной церкви голоса жителей, – такими же степенными были и сами жители, которые, облачившись в праздничные одежды, раз в неделю отдавали дань вере. «Там, вдали, зеленый холм за городской стеной».
– Они красивые, эти развалины, – сказала она.
– Но вот _ты же_ никогда не сможешь вернуться назад, – сказал Кэсл, – в свое детство.
– Это другое дело: моя жизнь там не была безопасной. Пока я не узнала тебя. И у нас там нет развалин – одни лачуги.
– Мюллер приезжает, Сара.
– Корнелиус Мюллер?
– Да. Он теперь большой человек. И я должен быть с ним любезен – это приказ.
– Не волнуйся. Он не может нам больше причинить зла.
– Нет. Но я не хочу, чтобы ты волновалась.
– А почему я должна волноваться?
– Шеф хочет, чтобы я пригласил его сюда.
– Значит, приглашай. И пусть видит, как мы живем с тобой… и с Сэмом…
– Ты согласна?
– Конечно, согласна. Черная хозяйка будет принимать мистера Корнелиуса Мюллера. И черный ребенок.