Человеческий крокет

empty-line/>

— Глянь, — говорит Чарльз — я бегу в школу — и что-то сует мне в руку. Носовой платок, сомнительной чистоты, сложен обвислым треугольником.

— Ее? — весьма цинично осведомляюсь я.

— Ага, — говорит Чарльз, расправляя треугольник. — Явно.

На платке вышитая монограмма, витиеватая «Э», и поскольку в голову не приходит больше никого с таким инициалом, надо думать, платок и вправду ее. Слабый отзвук воспоминания, едва-различимый вздрог нейронов (еле слышный «щелк») — я что-то вспоминаю. Чарльз прижимает платок к носу и так вдыхает, что некрасиво хрюкает.

— Да, — говорит он.

Я нюхаю платок — не так усердно. Ожидала аромата французских духов и табака (запаха взрослой женщины), но чую только нафталин.

— В ящике нашел, — говорит Чарльз.

Я подозреваю, в поисках Элайзы он переворачивает весь дом — может, уже отдирает половицы и сбивает штукатурку. Но поиски Элайзы — дело скорбное и неблагодарное. Мы-то знаем — всю жизнь этим занимаемся.

И однако я беру платок, сую глубоко в карман пальто, а потом бегу по Каштановой к остановке на Сикоморной.

Автобус неспешно катит по Высокой, я сижу на втором этаже и изо всех сил стараюсь не слушать Юнис, которая болбочет об аденозинтрифосфате. Я же курю драгоценную «Собрание», прикидываюсь изысканной и сосредоточенно воображаю Малькольма Любета в чем мать родила.

И на миг пугаюсь, — кажется, я его овеществила (правда, полностью одетого): вот он, стоит на тротуаре. Автобус тормозит, глотает пассажиров, я вполне успеваю рассмотреть чудесные темные кудри, гладкую щеку, тонкие руки хирурга. Почему он в Глиблендсе — он же должен постигать жизнь и смерть в Гае? Стоп, а с кем это он так увлеченно беседует? Это существо, что откидывает светлые волосы с лица, точно лошадь, рекламирующая шампунь, и сюсюкает, и так по-девчачьи улыбается?

— Хилари! — беспомощно ярюсь я. Юнис изображает припадок рвоты. — Что он тут делает? — Я в растерянности.

— А, у него мать заболела, — отвечает Юнис без тени сочувствия. — Рак, кажется.

— Но почему он с ней?

— Они, судя по всему, гуляют, уже давно. — Что в этом мире Юнис не известно?

Разговаривая с мальчиками, Хилари имеет привычку склонять голову набок и отчасти прикрывать неестественно голубые глаза — поза, которая по неизвестной причине вызывает взрыв тестостерона в радиусе десяти футов. Она весьма недурна.

— Все равно дура, — говорит Юнис.

— Так, придется мне ее укокошить.

— Отлично придумала, — резонно отвечает Юнис.

Стою над кухонной раковиной и нехотя мою посуду, взглядываю в окно и испускаю вопль ужаса — в темном стекле мутно маячит лицо, какой-то странный Питер Квинт [45] лезет мне на глаза. На миг я решаю, что наконец засекла своего невидимого призрака, но потом до меня доходит — не призрак это никакой, а мистер Рис стоит в саду, и световой нимб от электрического фонарика освещает весьма неприглядную сцену. Мистер Рис разыгрывает моноспектакль. Луч фонарика устремлен на другую его руку, в которой фонарика нет, а есть поганка, заменяющая ему пенис, и мистер Рис со всей дури его наяривает. Я в ужасе шарахаюсь, а когда осмеливаюсь взглянуть снова, мистера Риса уже не видать.

45

Питер Квинт — персонаж повести английского писателя Генри Джеймса (1843–1916) «Поворот винта» (The Turn of the Screw, 1898), призрак лакея, который является воспитаннику героини-гувернантки, отчего тот погибает от ужаса.

Я собираю остатки мужества и иду расследовать это дело, однако вся разумная жизнь в саду вымерла, только слышно, как кто-то тихонько насвистывает «На Старом Курилке», [46] да и свист вскоре затухает. Наверное, мистера Риса пожрали гигантские борщевики.

Где-то на Сикоморной тихонько ухает сова, и призрачное хухухуууу перышком плывет в безмолвии, однако мистер Рис исчез.

Мистер Рис медленно просыпается после беспокойного сна, в котором он закрыл глаза и обнял барменшу Ширли, а потом открыл и увидел, что прижимает к себе тело истлевающей Винни, — у нее выпали глаза, а плоть как болотная жижа. Знатно его надули.

46

«На Старом Курилке» (On Top of Old Smoky) — американская народная баллада, в 1951 г. ставшая популярной в исполнении американской фолк-группы The Weavers.

Тем не менее про себя он усмехается — ах, хитрец, чемоданы с образцами и саквояж парадной одежды оставил в камере хранения на Глиблендском вокзале, сразу после завтрака отбудет из «Ардена», как будто на работу, и больше не вернется! Он задолжал ренту за три месяца и не собирается платить. Какое счастье — сбежать из этой помойки; если, конечно, удастся проснуться.

Он опасливо открывает глаза — в глазах двоится. Голова чугунная, — несомненно, результат вчерашнего переизбытка бренди с «Бейбишамом» в «Бочке и затычке». Он снова открывает глаза. Теперь не двоится — зрение раскрошилось на сотню фасеточных картинок. Мистер Рис шевелит ногой и видит что-то худое, черное и волосатое — оно ему машет. У него, конечно, ноги отнюдь не Аполлона, но не настолько же все плохо? Он пробует другую ногу — то же самое. Потом остальные четыре ноги.

Мистер Рис кричит, но крик его бесшумен — в голове только громозвучное жужжание. В зеркале мелькает сотня мистеров Рисов — нет, ой нет… быть не может… это опять кошмар, мистер Рис вот-вот проснется. Проснется ведь?

Он пытается шевельнуться. Центр тяжести не на месте. Невозможно согласовать столько рук и ног, или, может, это просто… ноги. Попробуем прыгнуть с постели. Он сосредоточивается на всех своих ногах, раз-два-три — прыг! — и уже на подоконнике. Окно открыто, — пожалуй, думает мистер Рис, как раз пролезу. Запахи кипящего яблочного соуса миссис Бакстер и горки собачьих какашек в саду призывают его песнью сирены, и мистер Рис жужжж-жужжжж-жужжжжжжжжжжжа протискивает крупное тело в щель и расправляет радужные крылышки…

Наутро встаю с постели и раздвигаю занавески, вполне ожидая увидеть, как мистер Рис при свете дня продолжает свое представление. Но мистера Риса нет, зато в утренней дымке миссис Бакстер с корзиной собирает в поле trompettes de la mort. [47] Закуталась в кучу кардиганов, на голове старая шерстяная шапка, точно чайная баба; миссис Бакстер на вид древняя, старая квочка, что собирает травы для снадобий. Наверное, пожарит грибы на завтрак. Вот бы они и в самом деле возвестили смерть мистера Бакстера. Миссис Бакстер и Одри без него было бы гораздо лучше. Может, Одри тогда развеселилась бы и стала сама своя. Кто бы это ни был.

47

Грибы вороночники, букв. «вестники смерти» (фр.).

Неясно, что сказать мистеру Рису за утренним беконом, впрочем я спасена от этикетных ухищрений, поскольку он не появляется за столом и вообще больше не появляется.

— Сделал ноги, — заключает Винни, обследовав мусор у него в комнате. Отмахивается от трупной мухи. — Эта ерунда размножается, — говорит она, кипу за кипой выуживая из-под кровати журналы.

Библиотеку мистера Риса она сжигает на костре, хватая журналы щипцами, которыми Вдова вытаскивала белье из котла. Однако с грязным бельем подобного толка ни Винни, ни Дебби еще не сталкивались. Литературные вкусы мистера Риса ставят нас в тупик.

— Зачем разглядывать портреты людей в макинтошах и противогазах? — спрашивает Дебби; я понятия не имею. — Бедная тетенька Ви, — без особого сочувствия смеется она.

— Исчез? — делает стойку Чарльз, но Гордон уверяет, что мистер Рис не ушел по простывшему следу, ему хватило предусмотрительности забрать с собой костюм и чемоданы образцов; наверное, вчера вечером я наблюдала некий прощальный салют.

— Дурное дрянцо, дьявол его дери, — говорит Винни, бросая в костер его одежду.

— Насекомая тварь, — резюмирует Дебби.