Человеческий крокет

Моя дочь Имоджен переехала ко мне и влилась в ряды так называемого древесного племени, которое обосновалось в Боскрамском лесу и готовилось сражаться с дорожными строителями, замыслившими Глиблендскую кольцевую дорогу. Я туда иногда заезжала, привозила им пакеты с едой, видеокамеры, электронную почту, что угодно. С приближением финальной битвы я ночами лежала в постели, психуя за воздушное свое дитя, что шныряет в кронах, лазит по паутинам и болтается на ветвях в какой-то сбруе, точно неопрятный Питер Пэн. Ее несколько раз арестовывали, в конце концов велели не нарушать общественный порядок, а когда она встала на дыбы, ее ненадолго отправили в тюрьму.

К тому времени прибыли застройщики, и под вечер деревья, простоявшие сотни лет, уже падали как подкошенные. Вскоре в ковше экскаватора кто-то заметил длинную кость в груде земли. Судмедэксперты откопали почти целый скелет — а ведь раньше здесь была святая святых лесной чащи. Женщина, скончалась много лет назад, слишком давно, уже не поймешь, от чего умерла, одни кости и остались, и к тому же тело погрызли лисы. Вообразите только — мелкое зверье грызет плоть, растаскивает косточки, палая листва закрывает веки.

Хилари, крутившая любовь с судмедэкспертом, рассказала, что на пальце у скелета нашли золотое кольцо. С брильянтами и изумрудами, с гравировкой «ЭФ с любовью, Г», сказала она и отчего-то очень погрустнела.

По-моему, у мамы было такое кольцо, но я же знаю, что позабытый труп в лесу никак не мама, мне и в голову не приходило, что она умерла, и вообще незадолго до того она мне являлась. В очереди в «Теско» впереди стояла женщина — под тридцать, одета безупречно, твидовый костюм, узкий ремень, высокие каблуки и чулки со швом, черная французская коса, макияж как у актрисы. Она расплачивалась, я водрузила полиэтиленовый пакет на конвейер, тут пакет лопнул, и фрукты рассыпались. Мы обе принялись ловить яблоки — «ред делишес», вощеные и гладкие, на вид совсем ненастоящие. Я была так близко, что чуяла ее взрослый запах — Arp`ege и табак. Я теперь и сама так пахну. Она встала, слегка покачнулась на каблуках, протянула мне последнее яблоко и сказала: Держи, голубушка.

А потом исчезла, и без толку было спрашивать кассиршу, ибо есть вещи, которые знаем только мы.

Нашлись и другие пропажи — возле тела неизвестной женщины обнаружилось вожделенное сокровище Ферфаксов, и теперь оно стоит на почетном месте в Глиблендском музее.

После ухода Винни я разбирала вещи и нашла коробку фотографий — не только Вдовы, ее родни и предков, но и Чарльза, и Гордона, и моих — и Элайзы, целый сундук с Элайзой, драгоценным сокровищем. Навеки молодая Элайза, навеки блистательная, щурится на солнце, смеется в саду. Я рыдала над новообретенной матерью много дней. На фотографиях она, конечно, еще недоступнее, еще загадочнее, но какое облегчение — найти осязаемое доказательство того, что она в этом мире жила.

Время бежало в безвременье неслышно, словно вор. Имоджен стала матерью, а я, значит, бабушкой. Миссис Бакстер закончила свои дни таинственно, она одна поистине исчезла — говорят, в один прекрасный день вошла в недра зеленого холма. Есть мнение, что она обернулась царицей эльфов в роскошном зеленом платье и сверкающей золотой короне. Впрочем, это лишь слухи.

Земля продолжала вертеться. Так много историй, а времени так мало.

Чем кончается мир? Огнем? Великой звездой, павшей с небес? Вообразите — звезда Полынь [106] отправляется в апокалиптический поход к Земле, вспахивает ночное небо со скоростью 40 тысяч миль в час, мчится, сияя миллиардом солнц. Все ближе и ближе. Какой наступит бедлам — град и огнь пополам с кровью, мощнейшие подземные толчки в районе коллизии, кратер в сотню миль шириной, распыленные скалы, громы и молнии, раскаленные камни взмывают в атмосферу и обрушиваются ливнем, сгорает треть лесного покрова и вся зеленая трава, исполинская гора, пылая, падает в море, море вскипает кровью, обломки павшей звезды разлетаются по небесам, и солнце темнеет, и густеет воздух, и гаснет луна, и выключаются звезды. Вообразите.

106

Откр. 8:11.

Или льдом? Без катаклизмов, хватит и постепенного распада, звезды выгорают, черные дыры всасывают все, до чего доберутся, медленная пляска смертоносного тяготения все сильнее растягивает эластичную Вселенную. Слякоть субатомных частиц. Желтый туман.

Или зеленью? Вообразите лес конца времен. Бескрайний зеленый океан покоя. Древесное изобилие — береза, сосна и осина, карагач и шершавый вяз, лещина, дуб и падуб, черемуха, дикая яблоня и граб, ясень, бук, полевой клен. И терновник, и калина, и все увито плющом, омелой и бледной жимолостью, где гнездятся сони.

Лес полон цветов — подснежников, колокольчиков, примул с жемчужинками в ушах. Там растут ясменник и герань Роберта, аквилегия, аронник, купена и валериана с листьями-сердечками, колдунова трава и высокий первоцвет, анютины глазки и обыкновенные собачьи фиалки.

На земле старательно трудятся насекомые — жуки-щелкуны и ктыри, долгоносики и шершни, слизни и улитки, пауки и терпеливые дождевые черви. А еще незримая жизнь — амебы и бактерии заняты уборкой и переработкой.

В мире звучит только птичья песнь — деряба веселым дискантом возвещает весну, радостно заливается зяблик, выводят трели пеночки-трещотки. Черные дрозды и зарянки, нежные вяхири и мухоловки-пеструшки, ушастая сова и большой пестрый дятел — ныне весь мир принадлежит им.

А также полевкам и барсукам, белкам и летучим мышам, ежам, оленям и маленьким лисам, которых больше не потревожат ни борзые, ни человек.

И наконец, возвращаются волки.

Тут и там в зелени и золоте солнечного леса мелькают хрупкая ивовая переливница, ленточник камилла и лесная пеструшка. Мягкий мох, заросли папоротника, в темных прудах на тенистых полянах плещутся жабы и лягушки. Певчий дрозд где-то в кронах трижды выпевает свою музыкальную тему. В тени толпятся ландыши и листовики. По веткам скачут крохотные крапивники, перламутровки эфросины легонько целуют землянику и дикий тимьян. Сладко пахнет мускусными розами и эглантериями.

Осень неотвратима. Et in Arcadia ego. [107] Разрастается сюрреалистический, многослойный грибной пейзаж — белые грибы, концентрическая дальдиния, иудино ухо, веселка и оранжевая дрожалка. Повсюду плесень. Из гнилых хвойных прорастает плевроцибелла, щитовидная скутеллиния закатывает гулянку на дубовых пнях. Ночь навещают припозднившиеся ранние темно-серые совки и березовые шелкопряды. Глохнет тихое совиное хухууу. Листья падают, слетают перышками. Сгущается ночь.

107

И я в Аркадии (лат.).

Холод, все ближе холод. Настает день, когда последняя птица немощно исполняет прощальную песнь и падает камнем. Настает другой день, когда последний лист ныряет с ветки и больше не набухают почки. В начале было слово, в финале — безмолвие.

Я сказительница конца времен. Мне известен финал. Вот такой.

Видишь — тропа, широка и пряма, Ведет неспешно сквозь дивный сад? Здесь ходят те, кто выбрал грех, Но хочет добраться до райских врат. И видишь тропу, что узка и трудна, Каменистый путь, где колючий терн? Здесь ходят те, кто выбрал добро, Но слишком многих пугает он. А видишь отрадную тропку — она Смеется и дразнит, мелькнув под горой? В чудесный край эльфов она ведет, Где к ночи окажемся мы с тобой. Из народной баллады «Томас Рифмоплет»

«Человеческий крокет»

На иллюстрации показано, как следует изображать воротца. Игроки с завязанными глазами — шары.

Замечательная праздничная игра

«Человеческий крокет» не требует особой подвижности, однако дарит немало веселья. Участников может быть сколько угодно, опыт необязателен.

Расставьте «воротца» по всему полю, примерно так, как для настоящего крокета. Воротца — два человека, которые стоят лицом друг к другу, сцепив и подняв руки так, чтобы под ними мог пройти человек. Разрешается не сохранять эту позу на протяжении всей игры — вполне достаточно, если воротца стоят, когда хочет пройти игрок.