Человек без собаки
Шрифт:
— У вас хорошие отношения с племянниками?
— Думаю, да. Мы всегда любили друг друга.
— И с Кристофером тоже?
— Конечно.
— Но говорили вы в основном с Хенриком?
— Да… Кристофер начал клевать носом и пошел спать… минуточку… думаю, без четверти час.
— Значит, остались только вы и Хенрик?
— Да. Мы посидели еще минут пятнадцать, и я пошла в отель.
— И эти пятнадцать минут вы беседовали с Хенриком?
— Да… Примерно пятнадцать. Я не смотрела на часы… но нет, не больше пятнадцати минут.
— Понятно… что за разговор был? Что-то, что могло привлечь ваше
— Нет… не думаю… лекции в Упсале… немного повспоминали время, когда они с Кристофером были совсем маленькими… что-то в этом роде.
— Спасибо. Значит, этот разговор происходил в ночь с понедельника на вторник. А что было на следующий день? Вы как-то пересекались с Хенриком?
— Почти нет. Это же был, так сказать, знаменательный день у папы и Эббы… нет, в этот день мы почти не разговаривали.
— Какое у него было настроение? Он был весел? Грустен? Задумчив?
— Настроение… у него было хорошее настроение. Уронил какую-то фразу — в том смысле, что в Упсале веселей, чем дома.
— Он не рассказывал, есть ли у него девушка?
— Нет… кажется, нет… почти уверена, что нет. Эбба, сестра, упоминала что-то о девушке по имени Йенни, но сам он ничего не говорил. Скорее всего, ничего серьезного.
— Но он не выглядел подавленным?
— Подавленным? Нет, я бы не сказала… Серьезным — да, но он всегда был очень серьезным. А почему вы спрашиваете?
— Значит, вы не припоминаете ничего такого, что могло бы объяснить его исчезновение?
— Нет.
— И он ничего не говорил о своих планах?
Она опять вздохнула:
— Прошу вас… я ведь думаю про эту историю и днем и ночью. Если бы что-то мне показалось странным, я бы тут же нашла вас сама. Но я в таком же неведении, как и все. Все эти три ночи я фактически не сомкнула глаз…
— Когда вы с мужем уехали в Стокгольм?
— Когда мы… что? А, ну да… У мужа были дела в Стокгольме, так что мы уехали в среду рано утром. Около восьми.
— То есть вы не знали, что Хенрик исчез?
— Нет. Мы узнали от мамы — она позвонила после ланча. Я никак не могла поверить, что это правда.
Наверняка, подумал Гуннар Барбаротти. Готов подписаться — я и сам до сих пор не верю, что это правда. И никто бы не поверил.
— Благодарю за ценные сведения, — произнес он дежурную фразу. — Но мне хотелось бы поговорить с вами лично. И не только с вами, а и с вашим мужем. Когда вы могли бы найти такую возможность?
Они перебрали несколько возможных вариантов и остановились на вторнике. Третий день Рождества.
Если ничего серьезного за это время не случится, подчеркнул он, прощаясь.
Накануне Барбаротти попросил подготовить список знакомых Роберта в Чимлинге, и, когда он в полдень появился в доме на Альведерсгатан, Розмари протянула ему аккуратно сложенный листок.
Там было четыре имени.
Инга Йоргенсен
Рольф-Гуннар
Эдельвик Ханс
Петерссон
Черстин Валландер
Женщины — его бывшие подружки, мужчины — приятели по школе, пояснила Розмари. Все они живут в городе,
и если инспектор считает, что в этом есть смысл…Положа руку на сердце, он так не считал. Но вслух, понятно, не сказал — да, конечно, тщательно все проверим. Розмари даже нашла лист из старого гимназического каталога со списком всего класса Роберта, осталось только приступить к работе.
Он сунул оба листа в портфель и мысленно прикинул: здесь работы для двоих-троих сотрудников на две-три недели. Но пусть решает Асунандер. Это его епархия.
Он поблагодарил госпожу Германссон и попросил разрешения поговорить еще раз с Кристофером Грундтом. После вчерашней беседы возникли, знаете ли, несколько вопросов, а мне не хочется упускать ни малейшей детали…
Ни одна деталь не должна быть упущена, согласилась Розмари. Если вы не возражаете, поднимитесь к нему наверх. Ко мне приехала погостить подруга, да и вся семья Эббы еще здесь, так что внизу вам могут помешать.
Замечательно. Наверху — значит, наверху.
Нормальный четырнадцатилетний подросток. Впрочем, у Гуннара Барбаротти было довольно смутное представление, как должен выглядеть нормальный четырнадцатилетний подросток. Несколько лет назад он работал в группе по делам несовершеннолетних, но это было несколько лет назад. А сейчас все меняется прямо на глазах. Где-то он читал, что в этом возрасте подростки наиболее прямолинейны: они точно знают, что морально, а что аморально, что хорошо, а что плохо, что правильно, а что неправильно. Правда, действовать в соответствии с этими принципами они, как правило, не решаются, а потом границы размываются, и мир становится не таким черно-белым.
Кто тебя разберет, подумал Гуннар Барбаротти, разглядывая сидящего перед ним костлявого то ли уже юношу, то ли еще подростка.
— Как жизнь? — спросил он, пытаясь вспомнить принятые среди молодежи формулы приветствия.
— Плохо спал.
— Могу себе представить… тебе ведь не особенно уютно здесь, в Чимлинге?
— Не особенно, — искренне подтвердил Кристофер. — Лишь бы Хенрик нашелся.
— Делаем, что можем, — сказал Гуннар Барбаротти. — Стараемся. Именно поэтому мне надо тебя кое о чем спросить.
— Я готов.
Он не так прост, подумал почему-то Гуннар. Надо иметь это в виду.
— Знаешь, я рассуждаю так, — сказал он вслух. — Все говорит о том, что твой брат ушел из дому вполне добровольно. Никто его не похищал. А ты как считаешь? Вдруг его среди ночи что-то осенило, он снялся и убежал?
Кристофер немного помолчал.
— Нет, — сказал он. — В это я верю слабо.
— Другими словами, он знал заранее, что уйдет. Или ему кто-то позвонил и попросил куда-то прийти.
— Мы уже вчера это обсуждали.
— Знаю. Но бывает, что человек что-то вспоминает и задним числом. Значит, ты уверен, что не слышал телефонного сигнала? Уснул и ничего не слышал?
— Именно так, — твердо сказал Кристофер. — Уснул и ничего не слышал.
— Даже если человек спит, такой сигнал может… короче, человек может услышать такой сигнал даже во сне. Он может и не проснуться, а потом все равно вспомнит, что во сне слышал телефонный звонок.
— А-а-а… вот вы о чем… Да, так бывает, но я ничего не слышал.
— Ты знаешь, какой у Хенрика сигнал?