Человек Чубайса

Перед Венерой мы не задержались.

– В какую? – посмотрел я на две абсолютно одинаковые двери, черневшие в стене.

– Выбери сам.

Я выбрал левую и мы оказались во тьме.

– Не бойся, – загадочно шепнула Нюрка. – Тьма – лучший катализатор чувств. Нигде, как в тьме, мы сильнее себя не чувствуем. – И шепнула: – Я соскучилась по тебе, бандос, почему ты не появлялся?

– Ждал вспышки сознания.

– Считай, это случилось. Все это я устроила для тебя.

Она врала, конечно, и я чертыхнулся:

– Что тут за ящики под ногами?

– Это настоящие ящики, – с восторгом объяснила Нюрка. – Их набросали здесь по моей просьбе. Сперва, конечно, их почистили, поцарапаться о них нельзя, за этим проследили, но в полной тьме ящики бьют по нервам, правда? Такой и должна быть тьма. – Непонятно, куда Нюрка вела меня сквозь черную тьму, из которой прорывались иногда испуганные возгласы, но то, что я не отнимал у нее свою руку, приводило Нюрку в восторг. Наверное, она все-таки боялась, что я убегу. – Самое худшее, что может случиться, это кто-то сломает ногу. Ну и черт с ними! У художников свои варианты. Белые шелка и Венера – это только первый подход к теме, первое приближение. Настоящая разгадка – в тьме. Впрочем, какая тебе разница? – засмеялась Нюрка. – Шагай осторожней, здесь, правда, можно споткнуться.

– Неужели ни у кого нет фонаря?

– Разве ты пользуешься фонарем, когда делаешь выбор? – фыркнула Нюрка. – И вообще, – загадочно намекнула она, – за пару миллионов можно, наверное, купить «Титаник», но не место в шлюпке.

– А если кто-то правда сломает ногу?

– Ну и пусть, – шепнула Нюрка из тьмы, дотягиваясь до меня губами. Она, наверное, все продумала заранее. – Сюда шли, чтобы узнать о том, что творится с нашим сознанием при наркотических вспышках. Я гарантировала не безопасность, а острые ощущения. Ты прав, – с нежностью сказала Нюрка и я снова почувствовал ее голову на своем плече, – они должны обделаться, как крысы, может, тогда до них что-то дойдет.

– А что до них должно дойти?

– Какая разница, бандос?

Я промолчал.

Нюркины инсталляции явно обошлись Большому человеку в не малые деньги. Это точно. Учитывая, что приглашенных ожидала еще настоящая китайская кухня, выписанная из Шанхая, совсем даже не в малые. Зеленую бабу, подумал я, придумать может чуть ли не каждый (и красок много не надо), но провести в пух и в прах разодетых гостей сквозь полную тьму, набитую непонятными ящиками, до этого надо додуматься.

– Мне денег не хватило, – шепнула Нюрка, сжимая мою руку. – Я хотела, чтобы каждый прямо из тьмы выходил к ярко освещенному прожекторами ревущему водопаду. Но водопад на чердаке высотного дома оказался технически неосуществимым, а коричневых массажисток, чтобы они во тьме хватали всех, кто оказывается на пути, и подвергали беспощадному эротическому массажу, приглашать без водопада бессмысленно. Пришлось заменить водопад и массажисток китайской кухней. Может, кто-нибудь отравится, – вздохнула она.

В сумеречном зале, в котором мы, наконец, оказались, под желтыми фонариками и драконами из тусклого золота, в необычном освещении, тоже смещающем контуры предметов, галдели за столиками прорвавшиеся сквозь тьму гости. Они были встрепаны, оживлены, их глаза сверкали. Я сразу узнал Арбатову. За ее руку крепко держался юноша с носом острым и загнутым, как у птицы. «Можно я укушу гранат?» – в горячем порыве кричал он и делал вид, что бросается к огромному аквариуму, смутно мерцавшему в отдалении. В аквариуме действительно плавал гранат. Несколько крупных ленивых рыб, выпучив глаза, издали равнодушно рассматривали Арбатову и ее юного друга.

Я невольно прислушался.

Оказывается, юноша не просто хотел укусить гранат, а он хотел укусить гранат так, чтобы мы сразу почувствовали, что наш мир – это всего лишь отражение. А того точней, отражение отражений. Может даже отражение отражения отражений. И все такое прочее. Аквариум, в котором плавал гранат, тоже, видимо, считался отражением, значит вернуть истинную реальность (если она существует) можно было лишь укусив отражение. Поэтому юноша и кричал: «Укушу!» А кто-то, не выдержав, отвечал: «Концептуально!»

Однажды, вспомнил я, еще в советские времена мы с Вадиком Голощеким съездили в Грецию. Ничто тогда не омрачало наших отношений. Группа подобралась пестрая, из разных городов, оказалась среди нас даже одинокая стеснительная туристка из Ульяновска. Она всегда отставала от группы, всех этим нервируя. А отстав, жадно разглядывала сатиров, выставленных в витринах. Сатиры, как им и положено, выглядели лихо – черные, чугунные, осатанелые, с всегда энергично задранным естеством. Ульяновской туристке, одинокой по жизни, сатиры казались, наверное, добрыми друзьями. Она, наверное, отчетливо представляла свою одинокую девичью каморку украшенной таким осатанелым сатиром. Приятно коснуться перед сном теплого чугуна – ну, там искусство и все такое прочее. И денег на покупку хватило бы, но стеснительная туристка помнила, что на обратном пути придется проходить одесскую таможню. Пожалуй, сатир с таким возвышенным естеством может привлечь внимание таможенника, даже непременно привлечет. А значит, отнимут сатира.

Все же искушение победило.

Стеснительная ульяновская туристка выложила-таки драхмы за чугунного молодца. Случайно видели это мы с Вадиком и с тех пор не спускали с туристки глаз. В Афинах с ее лица не сходила мечтательная улыбка. Выезжая в Спарту и в древние Фивы, она думала только о чугунном друге. Пока теплоход резал острым носом голубые воды Дарданелл, Мраморного моря и Босфора, а потом взрывал волны Черного моря, стеснительная туристка чудовищным усилием воли заставляла себя не заглядывать в чемоданчик («Дома!.. Дома?…») и как-то постепенно (русский человек прост) утвердилась в той мысли, что сатира у нее не отнимут. Это же игрушка! – убедила она себя. Всего только игрушка. Ну, пусть имеется при игрушке некая нестандартная деталь, так это же продукт эволюции, не враг придумал. Зачем таможенникам бороться с эволюцией?

В Одессе, пройдя паспортный контроль, стеснительная туристка встала рядом со мной и с Вадиком так (мы-то знали!), чтобы поскорее увидеть свой чемоданчик на экране телевизора – чемоданчик как раз пошел через просвечивающую камеру таможенников. Она, наверное, сильно соскучилась по тайному чугунному другу. Она хотела первой встретить его в Одессе.

И чугунный друг появился.

Концептуально.

Я усмехнулся.

Знаменитостей за столиками было много, но к нам суетливо подбежал повар-китаец в халате с драконами и в белой шапочке. Он подбежал к нам и что-то быстро залопотал по-английски.

– Ты его понимаешь?

– Конечно, – ответил я.

– Ну так переведи! Что он говорит?

– Он говорит, – объяснил я, – что китайская кухня всегда опиралась и опирается на пять вкусов. Он называет это у вэй. Сладкое, кислое, соленое, острое и горькое. Каждый вкус действует на какой-то соответствующий орган. Сладкое питает селезенку, кислое – кишечник, острое – легкие, горькое – сердце, а соленое соответственно сказанному – почки. Все это он лично гарантирует. И просит пройти к столу.

– Как мило, – шепнула Нюрка.

Но, кажется, она ничего не слышала.

Кажется, она кого-то искала. В зеленоватых поблескивающих глазах проглядывало беспокойство. В желтоватом свете, тоже, наверное, подобранном специально, все выглядели оживленными, но почему-то обеспокоенными, даже странный юноша Арбатовой.

– Что он говорит? – переспросила Нюрка, рассеянно разглядывая китайца.

– Он говорит, что соленое заставляет кровь двигаться быстро, очень быстро, быстрее, чем нужно, а сладкое плохо влияет на мускулы. Кислое портит кровеносные сосуды, а после сытной еды никогда не следует мыть голову и заниматься любовью.