Человек-дельфин

Научно-технический прогресс остановить нельзя! А сделать его гуманным, несущим человечеству социальную справедливость, равенство и благополучие и в то же время щадящим природу может переход не столько к новейшим безотходным технологиям, сколько к социалистическому и коммунистическому способу производства во всемирном масштабе.

Слабо ориентируясь (судя по тексту книги) в вопросах социологии и методологии обществознания, Ж. Майоль выступает своего рода мэтром-адвокатом морских млекопитающих по “делу” об угрозе их существованию, исходящей со стороны человека, а потому эта тема звучит у него главным образом на ноте тревоги, надрыва, боли и грусти.

Словом, когда Ж. Майоль, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, стремится опереться в своих гуманных призывах на авторитет науки и переходит от изложения сугубо практических проблем к их теоретическому обсуждению, становится заметной его недостаточная компетентность в мировоззренческих вопросах. Поэтому в книге как бы смешаны два подхода, два стиля изложения. Там, где Ж. Майоль выступает как спортсмен, подводник, маринист, там — четкость аргументации, фиксация результатов, психологических переживаний, масса интереснейших деталей, точность, скрупулезность, обобщение конкретного опыта. Но там, где автор вторгается в область науки, преобладают бессистемное цитирование, обращение к мифам, произвольные конструкции и метафоры, отбор из научных точек зрения только тех, которые вызывают его симпатию и афористично “работают” (часто в его собственной интерпретации) на идею “братства” дельфина с человеком. И поскольку наука целый ряд интересующих его проблем пока еще не решила (или Майоль не знает об их решении), он смело берется за исследование таких “белых пятен” сам, подчас напоминая пловца, оставляющего, как одежду, “силу тяжести” аргументов и методологии на берегу.

Здесь представляется целесообразным сделать небольшое отступление, призванное помочь читателю постичь разнородность стиля и разноценность познавательной стороны отдельных разделов работы Ж. Майоля.

В принципе книги, написанные не профессиональными научными работниками или популяризаторами науки, а, если можно так выразиться, учеными-любителями, компенсирующими отсутствие систематической эрудиции в заинтересовавших их областях знания горячим энтузиазмом, смелой фантазией, а “холодные” рациональные выкладки — эмоциональной экспрессией и т. п., - такие книги нередко раздражают ученых академического профиля сочетанием дерзости поиска с соскальзывающим за грань науки отступлением от канонов теоретической деятельности, неточностью деталей, прямолинейностью суждений, неожиданными “перелетами” мысли. Но именно этим они нередко и привлекательны для читателей. Ведь не загроможденный противоречивыми сведениями и оценками авторитетов мысленный взор автора, строящего гипотезы, зачастую беспредельно раскован, и восходящие потоки фантазии сугубо личных оценок и субъективно-произвольного сопоставления фактов, взятых из разных областей знания, легко отрывают его от привычно тусклой, приземленно-обыденной, изнурительно-тягостной и трудоемкой их интерпретации, от рассмотрения скрупулезно-скучных и громоздких доводов специалистов-профессионалов.

Такого рода гипотезы, лежащие в основе многих сюжетов книги Ж. Майоля, своей амбивалентностью (двойственностью) часто напоминают гносеологическую структуру классических первобытных мифов. В них познанные и подтвержденные практикой закономерности специфически-причудливо переносятся на непознанные, но привлекающие к себе пристальное внимание явления и процессы. Отсюда — антропоморфизация природы (в данном случае дельфинов) и ее диалектически противоположный полюс — натурализация и биологизация общественных отношений. Мифология не только исходная форма общественного сознания человечества, но и стиль мировосприятия. И в этом своем качестве она на тысячелетия пережила условия, некогда ее породившие, сохранясь в измененном до неузнаваемости виде как бы на “обочине” научного знания.

С другой стороны, человечество уже на заре своей истории нуждалось в поисково-прогностическом “нащупывании” закономерностей естественных процессов и путей собственной эволюции. Метод проб и ошибок из сферы материальной жизнедеятельности “перекочевал” в сферу идеальных отражений и конструкций.

К тому же избыток, “перебор” конкретного материала, характерный для многих профессиональных ученых, может, и в не меньшей степени, мешать построению новых гносеологических (познавательных) структур типа гипотез, чем их явный дефицит, “недобор” у исследователя-любителя. С одной существенной разницей. Первый обречен тем самым на годы мучительных сомнений, внутренних диалогов и дискуссий, десятков и сотен все новых “заходов” на ускользающую тенденцию либо закономерность. Второго же, в значительной мере свободного от таких сомнений, “разрыв” в научных построениях, ставший предметом его внимания, лишь разжигает, вдохновляет, возбуждает, толкает к замысловатым (подчас буквально трюковым) поискам связи между заинтересовавшими его явлениями в собственных представлениях и ассоциациях, в своем внутреннем мире. Французский этнолог Клод Леви-Строс применительно к первичным мифам назвал термином “бриколаж” (от фр. — “bricoler”) произвольное комбинирование, вольный поиск, гносеологический пасьянс из разнородных отраслей знания, фактов, сфер жизни.

Между тем нельзя игнорировать и того, что современная наука, по признанию ее корифеев, сегодня, как никогда прежде, нуждается именно в “сумасшедших идеях”. Некоторые из гипотез “выбраковываются” на том основании, что они в недостаточной степени отвечают критерию внешней парадоксальности; на вызывании непроизвольных, неожиданных для самого человека ассоциаций основана психологическая стратегия так называемой мозговой атаки, все чаще применяемой в исследовательских целях, когда не “работают” ставшие тривиальными объяснения.

Не стоит также забывать, что наряду с Архимедом и Леонардо да Винчи вклад в мировую науку внесли и самоучки-умельцы, такие, например, как наши соотечественники Ползунов и Кулибин.

Резкое повышение интеллектуального потенциала современного общества связано с “лавиной” всевозрастающих усилий людей, ищущих собственные ответы на волнующие их вопросы. И если есть самодеятельное художественное творчество, коллективы, конкурсы и т. п., то вполне закономерно и самодеятельное научное творчество, начиная с рационализации производства и быта, предложений по реорганизации социальных институтов и кончая концептуальными (или квази-концептуальными) картинами мироздания.

Наука давно перестала быть делом одиночек. Работают громадные исследовательские коллективы. Но к тем проблемам, которые остаются вне их “ведения” или где наука сегодня еще бессильна, к ее “белым пятнам” буквально магнетически тянет мыслителей-энтузиастов. Характерно, что спектр сюжетов такого рода научного паломничества исторически подвижен. В средние века его Меккой были алхимия и проблема участия в жизни людей потусторонних сил. Прошлое столетие стало временем упорных поисков “вечного двигателя”. Сегодня среди самых приоритетных направлений такого рода можно назвать встречи со “снежным человеком” (реликтовыми гоминоидами) либо “пришельцами” из космоса — инопланетянами, о чем с тонким юмором пишет сам Ж. Майоль.

В данной связи уместно привести малоизвестный эпизод из истории “космической Одиссеи” западногерманского писателя Эриха фон Дэникена, автора нашумевших бестселлеров “Воспоминание о будущем” и “Назад, к звездам”. Одним из самых весомых и к тому же материальных доказательств пребывания на Земле космических пришельцев и ожидания возвращения этих “богов” на землю древними людьми была ссылка Дэникена на наличие идеально ровных 50-километровых полос с гигантскими рисунками в Перуанских Альпах, между современными городами Наска и Пальпа. Аргументы насчет того, что космическим кораблям не нужны столь длинные взлетно-посадочные полосы, что “космодром” в пустыне Наска представляет собой колоссальных размеров сельскохозяйственный календарь, позволявший вести наблюдения за сменой точек солнечных и лунных восходов и закатов с целью предсказания климатических изменений и т. п., блекли перед “несокрушимым” доводом Дэникена о том, что идеальная правильность линий и фигур могла быть скорректирована лишь с высоты птичьего полета, а самолетов тогда еще не было…

Гипотеза Дэникена всполошила научный мир не менее чем предсказание Дж. Лилли о разумности дельфинов. Но она толкнула и исследовательскую мысль. Вначале археологи нашли колышек, которым с помощью шнура можно было наносить такие линии и фигуры, снимая верхний слой почвы. Радиоуглеродным методом его датировали началом VI в. Орудие было вполне земным. Оставалось объяснить, как земляне могли скорректировать астрономическое по смыслу и размерам панно с воздуха. Под давлением этих обстоятельств обостренный взгляд одного из археологов различил на древнем глиняном сосуде, обнаруженном в раскопках, схематическое изображение предмета, который только с очень большой долей фантазии мог быть признан устройством для воздухоплавания типа шара с подвешенным к нему сосудом. Появился еще один достаточно “сумасшедший” довод “за”. Вспомнили, что индейцы культуры Наска в начале нашей эры были искусными ткачами и гончарами. Наконец, в португальских колониальных архивах наткнулись на сообщение иезуитского миссионера Бартоломеу о демонстрации им в 1709 г. в Лиссабоне модели шара, использовавшегося некогда перуанскими индейцами. Шар снабжался теплым воздухом, который нагревался древесным углем в подвешенном к нему керамическом сосуде. Теперь мозаика мини-гипотез и “случайных” фактов открыла возможность их экспериментальной проверки. Из изготовленной по древним рецептам ткани был сшит шар диаметром 28 м. К нему подвесили корзину из камыша и веревок, сделанную по старинным образцам, и керамический сосуд с древесным углем. Модель шара с двумя воздухоплавателями за полминуты поднялась на высоту 200 м. Но резкий порыв ветра свалил ее наземь. В повторной попытке была достигнута высота 400 м, т. е. вполне достаточная для корректировки линий и рисунков на плоскогорье. За двадцать минут экспериментаторы пролетели 4 км и удачно приземлились [Подробнее об этом и других подобных сюжетах говорится в книге чехословацких археологов-экспериментаторов Maлиновой P., Малины Я. Прыжок в прошлое. М.: Мысль. 1987.].

Так “сработала” гносеологическая цепь: “безумная” гипотеза писателя, склонного к фантастике, сенсациям, “зацикленного” на космическом объяснении загадок земной истории — > сбор крупиц контраргументов учеными ~> создание альтернативной “земной” гипотезы” — экспериментальное подтверждение последней. В результате оказалась “прочитанной” еще одна страница истории человечества.

Теперь вернемся к книге Ж. Майоля с его не космической, а “водной” аргументацией ряда важнейших процессов, протекавших на Земле. Речь идет прежде всего о собирании им воедино и собственном дополнении доводов в пользу предложения о том, что непосредственным предком человека была гипотетическая земноводная обезьяна, которая вела амфибийный образ жизни. Тем самым Ж. Майолем по сути дела сформулирована гносеологическая альтернатива тем представлениям о возникновении человечества, которые мировая наука уже второе столетие связывает с концептуальными схемами Чарлза Дарвина и Фридриха Энгельса. Вопреки их мнению о крупных древесных обезьянах как наиболее вероятных предках гоминидо-сапиентной ветви эволюции Ж. Майоль, не выражая никакого отношения к их взглядам, развивает иную концепцию. Впрочем, в данном случае не он является ее создателем. Впервые с обоснованием земноводной версии процесса происхождения человека выступил в 1960 г. на страницах журнала “The New Scientist” всемирно известный английский биолог-маринист профессор Алистер Харди. Его взгляды вскоре получили поддержку и дополнительную аргументацию в книге американской феминистки и социолога Элен Морган “Происхождение женщины”, а также в Энциклопедии моря, написанной легендарным исследователем океана Жаком Кусто.