Человек хотел добра

Сестра быстро вскидывает на меня взгляд, лицо веселеет. Но вот посмотрела на Таню, вздохнула и опять стала мрачная.

— Сегодня не хочется, — говорит она Ляле. — Да и пошить надо. Как-нибудь в другой раз.

И что за привычка у людей говорить неправду? Ведь хочется ей на танцы, а сказать, что некогда, стесняется.

У Ляли заносчивый вид, губы сложены трубочкой. Она говорит:

— Ну и пожалуйста! Упрашивать не буду! Пожалеешь! Он будет там.

«Он» — парень, который давно как-то провожал Веру из кино. О нем Вера и Ляля вспоминают часто и в общем одобрительно. Из их разговоров я понял, что он самый настоящий хвастун. Ну кто с бухты-барахты рассказывает незнакомым людям, как его все уважают на заводе, сколько он зарабатывает в месяц? Наверно, хотел понравиться им, вот и рассказывал о себе все самое хорошее.

— Пожалеешь, уверяю тебя! — дразнит Ляля.

Придерживая подол нового платья, она плавно поворачивается, надевает пальто и уходит, не забыв напоследок поглядеться в зеркало.

Вера сидит не шелохнувшись, думает долго. Наверно, вспоминает те дни, когда мама говорила: «Хоть бы гулять шла, сидишь, как старая дева!»

Я подаю ей свою тетрадь, где решал задачу. Она смотрит в тетрадку, но ничего не видит и не понимает. Даже не замечает, когда я вытаскиваю тетрадь у нее из-под носа.

Таня начинает отчаянно пыхтеть: слезает со стула. Она украшает себя лентой, берется пальчиками за подол платья и кружится, как Ляля.

— Сядь! — кричит ей Вера.

Таня испуганно замирает. Губы дрожат, вот-вот заплачет.

— Пусть себе, — говорю я.

— А ты не лезь, не спрашивают!

Сестра ожесточенно крутит ручку швейной машины. Комната наполняется стрекотом.

— С вами разозлишься, — поясняет она. — Глаза бы не глядели!

Меня ее слова обижают. В чем мы провинились? Что слушали, как они говорили? Тогда обо всем шептались бы и дело с концом.

— Можешь не глядеть, — обиженно говорю я. — Никто тебе ничего не сделал. И Таня не делала…

— Не делала, — говорит Таня.

Вера дергает меня за ухо — страшная боль! Я рывком откидываюсь назад.

В тетради клякса.

— Сама теперь переписывай.

— Я перепишу! Я так перепишу!..

Получаю ни за что оглушительную затрещину. И Таня плачет…

Мир в нашей комнате нарушен. А до прихода Ляли было уютно.

Глава пятая «Он»

Он появился неожиданно. Долго разглядывал нас с Таней темными непонятными глазами и был чем-то недоволен. Вера в это время незаметно прибирала раскиданные по стульям вещи и игрушки.

Пяти слов он не сказал у нас. Посидел, посмотрел и засобирался домой.

— Я провожу тебя, Коля! — торопливо сказала Вера.

Сестра вернулась через час вместе с Лялей. В этот вечер они рассуждали о жизни.

— Какое уж тут учение! — звонко и сердито выкрикивала Ляля. — Впору кусок хлеба заработать. Ведь надо прокормить такую ораву!

«Такая орава» — это я и Таня. Ляля говорит, совсем не стесняясь.

— Тебе, Верка, надо идти за военного. Не работай, не учись, всем обеспечена — красота!

Вера имеет на это свой взгляд. Усмехаясь краешками губ, она говорит:

— Гоняйся за ним, как ошалелая. Военные, они сегодня здесь, завтра загонят бес знает куда. Нет, благодарю. Да и без работы от скуки помрешь.

— Привыкнешь! Когда всем будешь обеспечена, не заскучаешь. Разве лучше каждый месяц кроить зарплату, как рваный лоскуток на платье? Куда ни кинь — все клин. Нет уж, я поступлю умнее.

Лялины разговоры мне не нравятся.

— Ага, — говорю я. — А если война? На фронт не возьмут вместе с мужем. Что тогда? Работать не умеешь, ничему не научилась — красота!

— Ой, Сенечка, напугал! — притворно ужасается Ляля. — Плохо ты знаешь, что такое война теперешняя. В тылу, думаешь, лучше будет, чем на фронте? Да и не нам думать о войне. Пока ее нет, хоть пожить.

— Если тебе нравится жить за счет мужа, живи, а Веру не уговаривай.

Мои слова для них неожиданность. Обе повернулись ко мне и смотрят с нескрываемым удивлением.

Ляля говорит язвительно:

— Здрасте, Семен Анатольевич! Рассудил! Значит, гробь на вас жизнь, старей, ничего не видя. А вырастете — спасибочко забудете сказать!

— Зачем ты, Ляля? — смущенно говорит сестра. — Он же еще маленький!

— Ничего себе маленький! Вмешиваться не в свои дела умеет. Разве его просили? Считает себя взрослым — пусть слушает.

И опять стали рассуждать в том же духе.

Я смотрю в окно на тесный ряд домов, которые кажутся слипшимися, особенно там, в конце улицы. Оттуда почти по крышам ползут, переваливаясь, волнующиеся дымные облака. Чуть повыше особняком плывет белое облачко, совсем не похожее на остальные, — гордое и красивое. Иногда его задевают другие, серые, но белое облачко легко освобождается от них, словно стряхивает небрежно, и снова вырывается на чистое небо, и растет, растет. Вот оно уже заслонило все окно. И вдруг я вижу, что это не облако, а… пограничник, закутавшийся до самых глаз в белый маскхалат. Что это пограничник, я догадываюсь по автомату, который висит у него на ремне дулом вниз.

«И моя жена тоже так рассуждает!» — кричит он.

«Не может быть! — удивляюсь я. — Это одна Ляля так…»

«Ха-ха-ха! — смеется пограничник и толкает меня автоматом в плечо. — Есть такие, конечно, как Лялька. А тебе-то что? Чудак!»

Я хочу возразить ему, но мешает автомат, которым он продолжает меня толкать в плечо, отвожу автомат рукой и слышу громкий смех. Около меня стоят Ляля и Вера.

— Не женись никогда, Семен, — насмешливо говорит Ляля. — Ишь, тебя одни разговоры усыпили!

— И не буду, — говорю я и отправляюсь спать.

Николай пришел на следующий день. Поздоровался солидно, дал нам с Таней по конфете.

— Что надо сказать? — спросил он.

— Спасибо! — разом ответили и я и Таня.

И снова Вера суетливо ходила по комнате, не зная, чем занять руки. Украдкой поправила волосы, незаметно посмотрелась в зеркало. Она стеснялась Николая и робела в его присутствии. Только грустные глаза ее светились непонятной радостью.

С тех пор он стал навещать нас каждый день. Теперь уж не сидел молча — неразговорчивость как рукой сняло. Входил — и первые его слова были: