Человек и пустыня (Роман. Рассказы)

Виктор Иванович в карьер помчался к штабу. Слева, на окраине города, сразу раздался визг. Сердце упало. Теперь уже кругом все стучало страхом и паникой. Выстрелы надвигались быстро, как гроза. И Виктору Ивановичу странно было видеть: вот улица — в ней полно бегущих, а рядом другая улица — и в ней ни души.

У белой двухэтажной школы, где был штаб, шла суетня, тащили и грузили на зеленые двуколки узлы, чемоданы. Винтовочные выстрелы уже перекинулись в улицу. Вот за домами, за самыми ближними, бегают пешие с винтовками, из-за угла выбежали нестройной толпой человек сорок, и впереди них бежал Василий Андронов. Виктор Иванович крикнул сыну:

— Стой! Куда?

Василий мельком взглянул на отца, узнал, но не остановился, крикнул на бегу:

— Нас обходят!

И опять скрылся за углом, где тотчас же грянули выстрелы. Виктор Иванович повернул лошадь, поскакал за сыном за угол. Он увидел: солдаты лезли через плетни в сад. Василия между ними уже не было видно. Впереди в улице, шагах в сорока, вдруг поднялся столб пыли, дыма, что-то взвизгнуло и понеслось. Лошадь Виктора Ивановича поднялась на дыбы, скакнула, начала бить копытом, завизжала и закружилась. Виктор Иванович не удержался, грузно упал в пыль и выпустил поводья. Лошадь волчком закружилась на месте, задняя нога у нее, перебитая ниже колена, моталась на лоскутках кожи. Так на трех ногах лошадь домчалась до угла, скрылась. Виктор Иванович трудно поднялся с земли и, прихрамывая, поплелся назад, к обозу. Стреляли уже вот рядом, вот за этими домами.

Держась за ушибленный бок, он побежал. Там, где вот еще недавно стоял обоз, теперь уже не было ни возов, ни лошадей, ни людей. По дороге вдоль реки поднималась пыль. Киргизы на лошадях переправлялись через реку в том самом месте, где переправлялись казаки. Из города, из садов на поле и на берег вырывались люди — по двое, по трое — с винтовками в руках, бежали, пригибаясь.

— «Конец!» — подумал Виктор Иванович и в безнадежности, чувствуя небывалую слабость, спокойно сел на пригорке. Спокойно же он снял с себя шинель и бросил ее в ямку, остался в черном пиджаке — старик с растрепанной седой головой, измазанный, весь в пыли.

Он смотрел равнодушно на бегущих, смотрел долго. И разом вскочил. Его толкнула мысль: «Где же Вася?» Он побежал назад, к городу, навстречу тем, кто еще выскакивал из садов. «Куда же бежать? Лучше здесь подождать, может быть, встречу его здесь».

Он перелез через ближний плетень в сад, лег в траву, посматривая в щель на дорогу. С десяток верховых проскакали мимо к реке. На фуражках у них были красные звезды. Где-то справа ревели: «Даешь!» И всадники с красными повязками уже массой понеслись мимо сада к реке, где еще переправлялись киргизы и солдаты.

За домами стрельба то утихала, то вспыхивала с новым ожесточением. Двое выскочили из ближнего сада и, пригибаясь, побежали. Конные с маху бросились за ними, бежавшие отстреливались, припадали к земле, опять вскакивали. Один верховой грохнулся на землю. Еще стрелки выскакивали из садов, а верховые азартно ловили их.

Виктор Иванович видел, как взмахивались сверкающие шашки над головами. Уже группа красных с гиканьем скакала по дороге вдоль реки, преследуя бегущих. Виктор Иванович сидел за плетнем в лихорадке. Пот смочил волосы на лбу, на висках, смочил бороду.

В церквах уже не звонили. За домами стрельба смолкла, лишь одинокие выстрелы рвали тишину. За плетнем прошли цепью молодые солдаты в зеленых гимнастерках, с красными звездами на фуражках.

«Кончено!» — опять подумал Виктор Иванович.

В этот момент за домами, как раз там, откуда вот несколько минут назад раздавались выстрелы, вдруг заиграла музыка, заиграла громко и властно, будто ждала вот этого момента, ждала за этими домами и, дождавшись, сразу рванулась, заплясала в воздухе радостно и торжествующе, — музыка яркая, задорная, горячая, как молодая кобылица.

Виктор Иванович встрепенулся. Что такое? Уж сколько лет он не слышал музыки! Пожалуй, с тех дней, когда по улицам Цветогорья в марте семнадцатого года ходили толпы торжествующего народа («Все люди братья»), радовались приходу великой русской революции. Задорная, оглушающая, пьянящая музыка тогда и… теперь!

Он весь опустился наземь. Музыка так его ошеломила, что он заплакал, а не плакал со времени смерти отца. «Вот сиди, сиди здесь, под этими кусточками, прячься за картофельную ботву, раздавленная человечина, сиди!» А музыка все играла — ближе, ближе. И — чу! — кричат «ура», торжествуют. И уже везде говор, и фырканье лошадей, и веселые голоса. Необычайная тишь — после грома выстрелов — чутко ловила эти голоса. И слыхать: наливается город торжествующими людьми… крики там, здесь крики, крики.

До темноты сидел Виктор Иванович за плетнем. Он слышал, как по двору ходили люди, как скрипели ворота, раз кто-то вышел в сад, подходил вот совсем недалеко, слыхать было, как под ногами шелестела трава, но походил и ушел. И уже во дворе кому-то громко сказал: «Никого там нет».

Ночь погасила музыку и голоса. Только где-то окраиной все еще проходили войска. Ночью во дворе застучал топор, что-то затрещало. Должно быть, рубили забор. Пронзительный женский голос спорил, кричал. Виктор Иванович растянулся между грядами, перевалил мягкую землю по бокам, чтобы лежала ровнее. Ему очень хотелось пить. Только бы пить! И ничего больше не волновало его: равнодушие всей тяжестью навалилось на него.

Он еще повозился, чтобы лечь удобнее, и задремал. Ему казалось: он только-только задремал, как почти над ухом грохнули выстрелы. Виктор Иванович вскочил, не понимая, что такое с ним, где он. Кругом было темно, только белой полосой виднелось небо за плетнем. Роса упала густо, — степная ночь холодна, — он дрожал, не попадал зуб на зуб. Где-то далеко грохотали выстрелы. И Виктор Иванович вспомнил, где он.

Он опять лег на согретую землю и так пролежал с открытыми глазами до рассвета. Потом солнце поднялось — большое, горячее. Город скрипел обозами, гремел криками. За домами пели солдатскую песню. Виктор Иванович сбросил пиджак, жилет, распустил пеструю рубаху, подпоясанную пояском, и через плетень вылез из сада.

Три парня в зеленых гимнастерках, с красными повязками на рукавах и с винтовками за плечами шли из города ему навстречу. Один крикнул:

— Эй, старик, ты куда?

Виктор Иванович ответил равнодушно:

— А в город.

— Зачем? Кто ты такой? Откуда?

— Я-то? — простодушно, подделываясь под мужичий говор, спросил Виктор Иванович.

Красноармейцы подошли к нему.

— Да, ты-то. Откуда ты?

— А я аж из-под Новоузенска. Забрали. Загнали сюда. Спасибо, скоро оставили. А лошадь так и пропала, угнали.

— А не врешь?

— А чего мне врать? Эка сказали!

— Веди его, Коньков, к штабу: там разберут.

Коньков снял с плеча винтовку, сказал:

— Идем!

Они вдвоем пошли по улице. Окна домов были заперты. Нигде не было никого, кроме красноармейцев.

— Так ты откуда?

— Из-под Новоузенска. Знаешь?

— Как же, проходили. Что ж, забрали тебя?

— Забрали, дьяволы! Казачишки. «Вези», — говорят. А у меня лошадь-то еле-еле душа в теле.

Старик говорил спокойно, рассуждающе, и молодой конвойный поверил ему.