Человек из февраля

Эриксон: Замечательный способ измерения роста. Так о чем мы поговорим в следующий раз?

Клиентка: Не знаю.

Эриксон: Может быть, ты мне расскажешь о чем-нибудь неприятном – о том, что делает тебя несчастной?

Клиентка: Не думаю, что буду несчастна.

Эриксон: Но все-таки если с тобой приключится какое-нибудь несчастье – как ты думаешь, ты сможешь мне о нем рассказать – все равно где и когда?

Клиентка: Конечно.

Эриксон: Вне зависимости от того, что с тобой стряслось?

Клиентка: Конечно.

Эриксон: И ты не станешь обращать внимание на то, сколько тебе при этом было лет?

Клиентка: Конечно.

Эриксон: Ну, и когда мы теперь увидимся?

Клиентка: Наверное, лучше всего в феврале.

Эриксон: В следующем феврале, в послеследуюшем, или в послепослеследующем?

Клиентка: Видимо, стоит немного подождать.

Эриксон: А сколько? В каком возрасте ты хочешь со мной встретиться?

Клиентка: Думаю, что… Вы не будете против, если Вам придется подождать, пока я не перейду в седьмой или, скажем, в восьмой класс?

Эриксон: Мы увидимся в любое удобное для тебя время и там, где тебе захочется. Я могу даже стать Октябрьским человеком.

Клиентка: Вы мне нравитесь и так – как Февральский человек.

Эриксон: Ты, наверное, немного устала от разговора, да? Теперь можешь отдохнуть.

Эриксон: Своим вопросом: "Но все-таки если с тобой приключится какое-нибудь несчастье – как ты думаешь, ты сможешь мне о нем рассказать – все равно где и когда?" – я связываю клиентку по рукам и ногам. Она отвечает: «Конечно» – и теперь неминуемо должна все мне рассказать вне зависимости от того, что именно с ней произошло.

Росси: То есть, Вы заставили ее сказать «конечно» для тотального обобщения. Вы вырываете у нее обещание рассказать Вам нечто неприятное. И это обещание действительно связывает клиентку по рукам и ногам, поскольку она – особа высокоморальная и всегда держит свое слово. Вы пользуетесь тем, как она относится к своему обещанию. Такие моральные обязательства со своей «метавысоты» заставляют клиентку поделиться с Вами своими неприятностями.

Я обратил внимание на то, что Вы оставили без внимания детскую привычку клиентки грызть ногти. Думаю, что Вы не заинтересовались этим потому, что клиентка и сейчас (в своем «регрессивном» состоянии) способна утверждать, что она бросит грызть ногти, когда вырастет (кстати, сейчас она и впрямь отказалась от этой привычки). В той перестройке отношения к жизни, для которой Вы обращаетесь к возрастной регрессии, Вы стараетесь как можно ближе подойти к тому, что более непосредственно связано со «взрослыми» проблемами клиентки – в частности, с ее страхом воды. Вы не обращаете внимание на привычку грызть ногти, потому что знаете, что с этим она справится сама. Может быть, Вы хотите еще что-нибудь добавить?

Эриксон: Нет. Я лишь сам удивляюсь своей осторожности в обращении с клиенткой.

Росси: Да. Это возвращает нас в 1945 год. (Когда Эриксон после лабораторных исследований гипноза начал свою работу в клинике. В его исследованиях осторожность играла не последнюю роль.)

Эриксон: Я спрашиваю: «Ну, и когда мы теперь увидимся?» Я завоевал полное доверие клиентки в роли Февральского человека, поэтому она хочет сохранить схему наших отношений и говорит: «Наверное, лучше всего в феврале». Я предоставляю ей иллюзорный выбор: «В следующем феврале, в послеследующем, или в послепослепослеследую-щем?» Упоминая об Октябрьском человеке, я заставляю клиентку признаться в том, что она предпочитает Февральского человека: «Вы мне нравитесь как Февральский человек.»

Росси: Ее устраивает то, что здесь она ничем не рискует.

Эриксон: Да. Я предоставляю ей полную свободу, но на самом деле клиентка не свободна в своем выборе.

1.41. Шестой «визит» Февральского человека: новые паттерны психологического понимания в юности; неуловимые намеки, рефрейминг, предписание симптома и временное связывание; метауровни у детей

Клиентка: О, Вы даже не поговорите со мной!

Эриксон: Нет-нет, поговорю. Я только хотел бы узнать, какой сейчас месяц.

Клиентка: Октябрь.

Эриксон: Я опоздал?

Клиентка: Да.

Эриксон: А какой год?

Клиентка: А Вы не знаете?

Эриксон: Я ведь только что спросил у тебя, какой сейчас месяц.

Клиентка: И Вы не знаете, какой год? 1939-й. (На самом деле 1945-й).

Эриксон: (Пожимает клиентке руку) Сколько тебе лет?

Клиентка: Тринадцать.

Эриксон: Как у тебя дела в школе?

Клиентка: Я там новенькая. Это ужасно плохо. Я почти самая младшая в классе. Это очень неприятно. Кого ни возьми – все старше меня.

Эриксон: Ну, не знаю. Они все уже будут старыми девами, а ты все еще будешь юной девушкой.

Клиентка: Теперь нет старых дев.

Эриксон: А кто же есть?

Клиентка: Одинокие женщины.

Эриксон: В глазах самого младшего все остальные обладают одним неоспоримым достоинством – они старше. Можно сказать, что возраст – это очень важная вещь. 15-летняя девушка описывает 25-летнего молодого человека как старика. Но когда я говорю: "Они все уже будут старыми девами, а ты все еще будешь юной девушкой", я сею сомнение в душе клиентки. И теперь для нее «старые девы» уже не «старые девы», а «одинокие женщины».

Росси: Такое различие в определениях указывает на то, что клиентка взрослеет. Ее нынешнему возрасту свойственны свои психологические тонкости, и она делится ими с Вами. Можно, кстати, высказать интересное предположение о том, почему язык постепенно меняется в зависимости от возраста. В едва заметных языковых изменениях закодированы уникальные паттерны понимания, новые способы осознания, характеризующие каждое последующее поколение. Новый способ изображения ситуации, новый общественный статус, новые взаимоотношения с людьми – это не просто эвфемизмы, это зарождающиеся схемы новой психологической адаптации. Препятствовать этому новому речевому стилю (т.е. слэшу) – все равно что препятствовать новому способу осознания. И поэтому молодежь всегда права, когда обзывает «языковых пуритан» «старыми дураками», хотя, конечно, именно эти «старые дураки» сохраняют традицию употребления слов в том значении, которое было выработано еще предшествующими поколениями.

Эриксон: (Эриксон рассказывает нам о тех неуловимых деталях поведения и речи, которые бросались ему в глаза даже в повседневной жизни его семьи.)

Росси: Получается, что Ваша психотерапия сводится к тому, чтобы объединить изменения, которые естественным путем происходят с человеком каждый день.

Эриксон: Гм. (Эриксон приводит пример из своей практики – как он лечил мальчика Джимми, который сосал большой палец. Родители Джимми обратились к Эриксону, чтобы он вылечил их сына с помощью гипноза). Я сел рядом с Джимми и сказал: «Ну, Джимми, твои папа и мама хотят, чтобы я отучил тебя сосать палец.» Джимми кивнул: он знал об этом. Тогда я продолжил: "Все маленькие мальчики в возрасте шести лет просто должны сосать свой большой палец – и никто не вправе им мешать! Но, конечно, когда им исполняется семь лет – они бросают эту привычку. Скоро день твоего рождения – и поэтому, наверное, тебе тоже стоит прекратить сосать палец." Весь этот разговор состоялся незадолго до того, как Джимми исполнилось семь лет – за шесть недель до дня его рождения. Вот вам пример использования идеи изменения!

Росси: Вы преподали нам очаровательный урок применения рефрейминга, парадоксального предписания симптома и своеобразного временного связывания.

Эриксон: (Теперь Эриксон пересказывает нам ужасно смешные «мудрые» замечания своих внуков. В этих высказываниях проглядывают метауровни их осознания – те способы, к которым они прибегают для комментирования своего собственного ментального опыта. К примеру, одна из внучек Эриксона как-то сказала: "Но, мама, в свои шесть лет у меня недостаточно опыта для того, чтобы судить об этом!)

Росси: [В 1987] По этим многочисленным экскурсам, вводящим нас в атмосферу семейной жизни Эриксона, мы можем судить о том, что его больше всего интересовало. Смысл Эриксоновской психотерапии сводится к использованию естественных процессов психологического развития, за которыми он так тщательно наблюдал в кругу своей семьи и ближайших знакомых. И эти наблюдения дали ему гораздо больше, чем те теоретические знания, которые он почерпнул в книгах. Поэтому, если мы хотим работать в ключе творческого процесса Эриксона, то простого копирования и вызубривания содержания его психотерапии явно будет недостаточно. Главные же уроки, которые нам преподал Эриксон, сводятся к следующему: никогда не уставать восхищаться своим собственным растущим осознанием того, как люди вокруг нас непрерывно развиваются; никогда не прекращать доброжелательно удивляться и смеяться, тем самым помогая своим пациентам извлекать пользу из жизненных уроков; всегда бороться за право каждого поколения на создание уникальных паттернов осознания и понимания действительности.

1.42. Как отделаться от чувства обиды и отрицания; двухуровневое общение на когнитивном и буквально-конкретном уровнях; как использовать импликации для косвенного внушения; поляризация

«да» и «нет»

Эриксон: Давай разбираться. Почему это я должен был прийти в октябре?

Клиентка: Не знаю. Может быть, Вы любите октябрь?

Эриксон: Но как мне все-таки объяснить свое появление в октябре? Или я должен превратиться в Октябрьского человека? Можно, например, сказать, что мой поезд просто опоздал.

Клиентка: Это хорошее объяснение. Но уж очень избитое.

Эриксон: А какие избитые отговорки ты знаешь?

Клиентка:Да массу предлогов – смотря по какому поводу.

Эриксон: А как ты обычно выкручиваешься, когда тебе не хочется; что-то делать? (Пауза). Ты что, не собираешься отвечать?

Клиентка: Когда ребята идут купаться, я всегда говорю, что простужена. Но на самом деле я не простужена. Это всего лишь отговорка.

Эриксон: Ну и что, ты устала повторять одно и то же? Хочешь использовать другой какой-нибудь предлог, более убедительный?

Клиентка: Конечно. Прежний уже истощился.

Эриксон: А сколько нужно времени, чтобы отговорка истощилась?

Клиентка: Не знаю.

Эриксон: А как ты думаешь, когда-нибудь ты захочешь поплавать?

Клиентка: Я уже сейчас хочу.

Эриксон: Как ты думаешь, ты когда-нибудь сможешь?

Клиентка: Надеюсь.

Эриксон: Как ты думаешь, ты когда-нибудь сможешь?

Клиентка: Вы пристали, прямо как учитель, заставляете ответить «да» или «нет». Да.