Человек из Лондона

Достаточно было протянуть руку, поднять чемодан и выйти на солнце.

Он мог даже оставить чемодан на месте, где тот, возможно, пролежал бы день-два, пока прислуге не пришло бы в голову заглянуть внутрь.

Хозяйка за конторкой говорила по телефону:

— Алло! Да, Браун. «Б» — «Бернар», «р» — «Робер»…

Она диктовала объявление слово в слово.

— Появится в вечернем выпуске?.. Скажите, пожалуйста, сколько я должна? Это для одной клиентки.

И вдруг, когда Малуэн этого не ожидал, совсем другим тоном произнесла:

— Да, господин инспектор, тот, что сидит вон там.

Малуэн встал, у него перехватило горло, и он еще раз взглянул на м-с Браун.

— Вы хотели поговорить со мной?

Неужели он так и не сумеет заговорить? Малуэн смотрел на Молиссона, губы его дрожали, он был не в состоянии произнести то, что решил сказать. Это продолжалось несколько секунд, и, чтобы покончить со всем одним разом, он рывком поднял чемодан, протянул его полицейскому и выдавил:

— Вот!

Молиссон, нахмурив брови, приоткрыл крышку и, повернувшись к столовой, спокойно позвал:

— Мистер Митчел!

Малуэн заметил, что инспектор не обрадовался, напротив, взгляд его стал жестким. Старик Митчел оставил завтрак и вслед за дочерью направился в холл.

— Вот ваши деньги, — сказал сотрудник Ярда, указывая на чемодан.

На Митчела он не глядел, а наблюдал сквозь стекло за м-с Браун. Она, не догадываясь, что происходит, тоже смотрела на них. Проверяя содержимое чемодана, старик положил его на стол и стал неторопливо выкладывать банкноты стопками, вполголоса пересчитывая их. Эва что-то шепнула отцу на ухо. Он поднял голову, взглянул на Малуэна, взял один билет, подумав, добавил второй и протянул ему.

Митчел удивился, когда стрелочник отрицательно покачал головой, и, решив, что этого недостаточно, добавил третий билет.

— Браун? — спросил Молиссон.

М-с Браун, привлеченная видом банкнот, стояла в дверях салона, покорно ожидая объяснений. Эва, помогая отцу считать деньги, издали объяснила ей, в чем дело.

Было еще не поздно. При желании Малуэн мог сказать, что нашел чемодан, поклясться, что больше ничего не знает. М-с Браун не отрывала от него вопросительного взгляда, в котором уже читалось отчаяние.

Малуэн вынул из кармана носовой платок и вытер лоб. Он подумал, что раз она не понимает по-французски, можно сказать все, и быстро, на одном дыхании, проронил:

— Я только что убил Брауна.

Вот и все! Он глубоко вздохнул и отвел глаза в сторону. Молиссон, не теряя ни минуты, уже снимал с вешалки пальто и шляпу.

— Пойдемте со мной!

Но м-с Браун увязалась с ними, и по виду ее было ясно, что она не отстанет. Молиссон не решался повернуться к ней. Малуэн с трудом сглотнул слюну, и тут женщина на ходу спросила по-английски дрожащим голосом:

— Что он сказал?

Они шли по тротуару, над ними сияло солнце. Молиссон шел посередине. Никто из них не знал, куда они идут, и все-таки каждый догадывался.

— Она спрашивает, долго ли мучился ее муж?

— Она поняла?

Малуэн чуть было не бросился бежать, но это был лишь мимолетный порыв — ноги не слушались его, хоть он и шагал вместе с остальными.

— Что ей сказать? — спросил Молиссон.

— Не знаю. Он мертв. Понимаете?

Он действительно не знал. До него не доходил смысл вопроса.

Он попытался вспомнить, но в памяти не сохранилось ничего такого, что соответствовало бы слову «мучиться».

— Все это не так… — пробормотал он, впервые почувствовав, что бессилен что-нибудь объяснить. И чтобы не видеть склоненного к нему лица м-с Браун, стал смотреть на море.

— Скажите ей, нет, не мучился.

Молиссон заговорил по-английски. М-с Браун приложила платок к глазам. Малуэн сам повернул в сторону скалы.

— Это далеко? — спросил инспектор.

— По ту сторону гавани, в двух шагах от моего дома.

Сами увидите.

Зимой выдается не более двух-трех таких дней, таких тихих и прозрачных, что хочется услышать колокольный перезвон, как в воскресенье.

— Привет, Луи! — крикнул кто-то, когда они проходили через рыбный рынок.

Малуэн узнал Батиста, который, пользуясь хорошей погодой, вытащил на берег свою шлюпку и перекрашивал ее в светло-зеленый цвет.

— Привет! — эхом откликнулся Малуэн.

Он равнодушно посмотрел на стеклянную будку, сверкавшую на той стороне гавани. Все трое, словно по уговору, шагали в ногу, и у Малуэна не было ощущения, что его спутники — иностранцы.

Они почти не говорили, но м-с Браун уже все знала.

Она не кричала, не угрожала, ни одним жестом не выдала своей муки. Она поняла французские слова, не зная языка. Догадалась, куда они идут, и шла так же быстро, как они, с таким же осунувшимся лицом, неподвижным взглядом и пересохшими губами.

Завидев свой дом на откосе и его сверкающую на солнце стену, Малуэн указал на него Молиссону:

— Вот здесь я живу.

М-с Браун тоже посмотрела на дом.

Они шли все быстрее. Она держала в руке свернутый комочком носовой платок, изредка поднося его к глазам.

Одно из окон второго этажа было открыто. В глубине комнаты кто-то ходил — то ли Анриетта, то ли ее мать.

— Сюда. Только осторожно, дорога плохая.

Они обогнули скалу. Баркас под голубым парусом возвращался в порт, и хозяин его крикнул:

— Привет, Луи!

— Они ходили за устрицами, — пояснил Малуэн.

Он сказал это робко, словно хотел любезностью сгладить воспоминание о своем преступлении. На самом деле все было не так. Он просто подчинялся инстинкту, побуждавшему его быть особенно предупредительным с маленькой м-с Браун, которая не привыкла ходить по прибрежной гальке и сбивала в кровь щиколотки.

Два других баркаса продолжали лов. Прилив прибил их так близко к берегу, что видно было, как дымятся трубки и рыбак прямо из бутылки пьет вино..

— Отсюда уже виден сарай, — сказал Малуэн и добавил:

— Я всегда работаю ночью, а днем на свободе что-нибудь мастерю, рыбачу, занимаюсь всем понемногу. Сам построил сарай для плоскодонки и инструментов.

Он рассказывал об этом так, словно говорил: «Вот видите, какой я. В сущности, я так же несчастен, как госпожа Браун. Мы оба несчастны. Сами видите!»