Человек из паутины

Ее поддержала Лёля, нацелив на старушонку палец и пукая из него, как из детского пистолета-пукалки:

– Ну что, Арахна, старая склеротичка, облик человеческий сумела себе вернуть, а вот секрет паутины – нет? С тех пор ищешь, рыщешь, не можешь успокоиться? Но дети от тебя все равно одни пауки…

– Блядь вокзальная, – обозвала ее Калерия. – Ненавижу.

Она вдруг задрала юбку и повернулась к девицам задом, показывая им кружевные желтые атласные панталоны, какие были в моде, наверное, еще во времена Пушкина, влюбленного в мадемуазель Гончарову.

Давно уже Загибенный переулок не видел таких откровенных сцен и не слышал такой непечатной прозы, как в этой уличной перепалке. Тем временем к нашим героям с тыла медленно подходили компотовцы. Немного не дойдя до ругающихся, они замялись на одном месте, но в ссору пока не вмешивались, выжидали, что будет дальше.

– А вы чего стоите, как неродные, когда здесь пожилых людей с говном смешивают? – крикнула им Калерия через головы Машеньки, Вепсаревича и Медсестры Лёли.

– Да пошла ты… – сказал Глюкоза. – За не фиг делать пиздюлей получать – нетушки, пусть кто-нибудь другой получает.

– Бунт на корабле? Крыса! – сказала она Глюкозе. – Паучья сыть! – После этого обратилась к Кольке из 30-й квартиры: – Колька, ты слышал, что мне эта неумытая сволочь сейчас сказала?

– Ну, слышал, а я тут причем?

– Как водку за мой счет жрать, так причем, а как заступиться за старого человека, так сразу рыло воротишь? Чувырлов, – сказала она Чувырлову, – ты единственный здесь человек культурный, ты-то меня, надеюсь, не бросишь?

– Ой, – сказал Чувырлов, кидая взгляд на свои несуществующие часы, – у меня же деловое свидание! А на смокинге еще пуговицы не пришиты!

– Суки! – закричала Калерия. – Вы еще у меня поплачете! Вы еще у меня попросите с похмелья водички! Хер вам будет, а не водичка!

– Подумаешь, какая Марфа Вавилоновна выискалась, – сказал Колька из 30-й квартиры. – У самой денег хоть жопой ешь, а для нас даже на автобусный билет пожалела.

– Ах, так? – взорвалась Калерия. – Пошли вы все тогда на… – Она сказала куда.

– А что – и пойдем, – ответил Феликс Компотов-старший. – Всяко лучше, чем об стенки башками стукаться. Но выпить все равно выпьем! Вона как в желудке урчит – это от недопива. – Он достал из фронтового НЗ третью, заначенную, бутылку «Охотничьей» и только приготовился сделать длинный первый глоток, как случилось нечто необыкновенное.

Из дальнего конца переулка послышались сумасшедший цокот и такое же сумасшедшее завывание. Все участники описываемых событий недоуменно посмотрели туда. И вот что они увидели. Скаля морду и вытаращив глаза, по Загибенному неслась лошадь. На лошади сидел какой-то мужик с полощущейся по ветру бородой. И если бы просто лошадь или просто мужик. Лошадь была полосатая, низенькая, зубастая, она фыркала большими ноздрями и разбрасывала по сторонам пену. Мужик тоже был полосат, как лошадь, но здоровый, только уж очень бледный. Ноги его крепко обхватывали тощие бока лошаденки, тельник на нем был в пятнах – от пота и, возможно, от слёз. Он-то и завывал, как бобик, распугивая прохожих и воробьев. Внешне все это напоминало психическую атаку митьков. Как на картине в Русском музее, где Шинкарев Тихомир Флореныч в полосатом революционном тельнике на полосатой революционной зебре мчится с шашкой наперерез врагу, а внизу на картине подпись:

Гром гремит, земля трясётся,На врага митёк несетсяС криком: «Мать твою етить!Митьки никого не хотят победить!»

На самом деле произошло вот что. Когда крыса, обращенная в грушу, та самая, из подвала на Съезжинской, была отбита случайной клюшкой и улетела в поднебесье за крыши, приземлилась эта груша не где-нибудь, а в вольере Ленинградского зоопарка. А в вольере томилась зебра. Зебра грушу, понятно, съела. И, понятно, приобрела силу – ту самую, немеряную, волшебную, необходимую для Ванечкиного лечения. Зебра вышибла решетку вольера, затем могучей железобетонной башкой пробила каменную ограду ZOO и выскочила в мыле и пене на набережную Кронверкского пролива. Конечно, ее пытались остановить. «Стой, зараза!!! Куда?!!» – орала ей вслед охрана, но она на это лишь звонко ржала и отстукивала копытами «Половецкие пляски» из оперы Александра Бородина «Князь Игорь». Единственный, кто не сробел и встал на ее пути, – матрос из пловучего ресторана «Кронверк», вышедший на берег покурить. Он и был этим бородатым всадником, запрыгнувшим за каким-то хером на спину скачущего чудовища. Запрыгнувшим и сразу же пожалевшим, что ввязался в это безумное приключение.

Много всякого страха повидал в своей долгой жизни Феликс Компотов-старший – и вылезающую из очка унитаза голову водяной змеи, и утопленницу у Тучкова моста, и мальчика-первоклассника, принесшего сдавать на приемный пункт бутылки из-под кефира и раздавленного дикой толпой народа, когда сказали, что кончается тара. Но чтобы полосатая лошадь… В общем, он сблеванул первый. За ним – Глюкоза, за Глюкозой – Чувырлов. Один Колька из 30-й квартиры сдержал в себе драгоценные полторы бутылки апперитива «Невский», отвоеванные им перед этим в жестоком бою с собой.

В момент компотовскую четверку с мостовой как метлой смахнуло. Глюкоза прыгнул в мусорный бак и укатился на соседнюю улицу, наподобие профессора Вагнера из известного беляевского рассказа. Другие бросились наубёг, и скоро от них уже не осталось ни тени, ни духа, ни топота потных ног. Калерия убежала тоже, решив, что этот полосатый кентавр послан ей злопамятным Зевсом в отместку за былые измены. Машенька, Ванечка и усталая Медсестра Лёля просто отошли в сторону, подождали, когда зебра проскачет мимо и отправились к Ивану Васильевичу домой.

Но перед тем, как прийти домой, у Ванечки в этот трудный день произошла еще одна встреча.

Они уже приближались к дому, когда на улицу непонятно откуда вынырнули Семен Семенович и рыжекудрая красавица Эстер. Ванечка попробовал отвернуться, пригнул голову, спрятал ее за Машеньку, но от глазастого заведующего отделением не укрылись эти его попытки.

– Можешь не прятаться, я тебя все равно вижу, – сказал Семен Семеныч приветливо, дыша на Ванечку селёдочным перегаром.

– Здрасьте, – робко ответил Ванечка и вложил свою шероховатую длань в протянутую ему навстречу стремительную руку Семен Семеныча.

– Привет! – сказала рыжекудрая Эстер и звонко чмокнула Ванечку в перекрестье бровей и носа.

– Вы знакомы? – подозрительно спросил ее спутник, почему-то глядя Ванечке на штаны.

– Он наш постоянный клиент, интересуется литературой по этике и эстетике.

– Говорят, меня в ИНЕБОЛе ищут? – спросил Ванечка, чтобы переменить тему.

– Уже не ищут. Накрылся, похоже, наш ИНЕБОЛ медным тазом. Спонсоры отказали в средствах на новые разработки. Свертывание военной программы, мать их ети. Даже проект «Человек-рыба», говорят, нерентабельный. Ты теперь у нас как тот неизвестный солдат, который не потому неизвестный, что неизвестен, а потому что на хрен уже никому не нужен. – Он помялся и, будто извиняясь, сказал: – С женой мы разводимся. Она не возражает, я – тоже.

– Мы с Сёмой едем в августе к Вале Стайеру в Сан-Франциско, он пригласил, – сообщила рыжеволосая Эстер.

– А Испания?

– Какая Испания? – спросил Семен Семеныч, вновь подозрительно косясь на Ванечкины штаны.

– Это у него шутка такая, – сказала Эстер. – Иван Васильевич, когда к нам в магазин приходит, что его ни спроси, он всегда: «А Испания?» Сёма, идем скорей, мы опаздываем. Через десять минут концерт.

– Такси возьмем, – улыбнулся Семен Семеныч.

– Привет от Александра Сергеича, – прощаясь с Ванечкой, сказала Эстер.