Человек из Санкт-Петербурга

– Между Константинополем и Андрианополем расположена территория примерно в десять квадратных километров – это почти половина Фракии – принадлежащая в настоящее время Турции. Береговая линия ее тянется от Черного моря через Босфор, Мраморное море и Дарданеллы и заканчивается у Эгейского. Другими словами, она закрывает проход из Черного в Средиземное море. – Тут он сделал паузу. – Отдайте нам эту землю и мы на вашей стороне.

Уолден постарался скрыть волнение. Вот это уже настоящий предмет для переговоров.

Вслух же он сказал:

– Проблема по-прежнему в том, что мы не можем отдавать то, что нам не принадлежит.

– Подумайте об открывающихся возможностях в случае войны, – сказал Алекс. – Первая: если Турция будет на нашей стороне, мы и так получим право прохода. Однако, это маловероятно. Вторая: если Турция нейтральна, мы будем рассчитывать на то, что Британия настоит на нашем праве пользоваться проливами, чтобы подтвердить нейтралитет Турции, а если ей это не удастся, то поддержит наше вступление во Фракию. Третья: если Турция окажется на стороне Германии, что наиболее вероятно, то Британия согласится с тем, что Фракия принадлежит нам, как только мы ее завоюем.

– Интересно, как жители Фракии отнесутся к этому, – с сомнением проговорил Уолден.

– Они предпочтут быть частью России, нежели Турции.

– Полагаю, они предпочтут быть независимыми.

Алекс улыбнулся мальчишеской улыбкой.

– Ни вы, ни я, и безусловно, ни одно из наших правительств ни в коей мере не интересуются тем, что могут предпочесть жители Фракии.

– Совершенно верно, – сказал Уолден.

Ему пришлось с этим согласиться. Сочетание юношеского обаяния и зрелой хватки и ума в Алексе постоянно сбивало с толку. Ему все время казалось, что это он направляет ход переговоров, но тут вступал в дело Алекс, и становилось ясно, что направлял все он.

Они поднялись на холм по другую сторону замка Уолденов. Уолден заметил в лесочке охранника, осматривающего окрестности. Его тяжелые коричневые ботинки были покрыты пылью. Стояла сушь – уже целых три месяца не было дождей. Контрпредложение Алекса привело Уолдена в волнение. Что на это скажет Черчилль? Безусловно, часть Фракии могла бы быть отдана русским – кому, собственно, дело до этой Фракии?

Они пересекли огород, где младший садовник поливал салат. Он поприветствовал их, коснувшись кепки. Уолден напрягся, вспоминая имя этого работника, но Алекс опередил его.

– Прекрасный выдался вечер, Стенли, – произнес он.

– Но дождь не помешал бы, ваша светлость.

– Только не слишком сильный, верно?

– Совершенно верно, ваша светлость.

«Алекс быстро учится», – подумал Уолден. Они вошли в дом. Уолден вызвал лакея.

– Пошлю телеграмму Черчиллю о встрече с ним завтра утром. Отправлюсь в Лондон пораньше, на машине, – объяснил он.

– Правильно, – сказал Алекс. – Времени осталось мало.

Лакей, открывший Шарлотте дверь, воскликнул:

– Слава Богу, вы вернулись, леди Шарлотта!

Шарлотта отдала ему пальто.

– Не понимаю, почему вы так говорите.

– Леди Уолден ужасно беспокоится из-за вас, – ответил он. – Она распорядилась, чтобы вы пошли к ней, как только вернетесь.

– Сначала пойду приведу себя в порядок, – сказала Шарлотта. – Леди Уолден сказала «немедленно».

– А я говорю, что пойду сначала приведу себя в порядок.

Шарлотта поднялась в свою комнату.

Она вымыла лицо и распустила волосы. От полученного удара в живот ощущалась тупая боль, руки саднило. Колени, наверняка, были ободраны, но ведь их никто не видел. Зайдя за ширму, она сняла платье. Оно как будто не пострадало. «Никто и не догадается, что я попала в потасовку», – решила она. Тут дверь ее комнаты отворилась.

– Шарлотта!

Это был голос мамы.

Набрасывая халат, Шарлотта подумала: «Бог мой, сейчас у нее будет истерика». С этой мыслью она вышла из-за ширмы.

– Мы просто с ума сходили от беспокойства, – проговорила мать.

Следом за ней в комнату вошла Марья. В ее стальных глазах сквозило неодобрение.

– Ну вот, я здесь, живая и здоровая, так что вам не о чем больше беспокоиться, – парировала Шарлотта.

Мама залилась от возмущения краской.

– Бесстыдница! – закричала она резким голосом. Сделав шаг вперед, она ударила Шарлотту по щеке. Качнувшись назад, Шарлотта так и уселась на постель.

Ее потряс не сам удар, а то, что это оказалось возможным. Раньше маман никогда ее не била. Но эта оплеуха, казалось, причиняла большую боль, чем все удары, полученные ею во время драки в той толпе. Тут на лице Марьи она заметила необычайно довольное выражение.

– Я никогда тебе этого не прощу, – произнесла Шарлотта, прейдя, наконец, в себя.

– Ты еще смеешь говорить о том, что не простишь меня! Охваченная гневом, маман заговорила по-русски.

– А как я могу простить тебя за то, что ты пошла буйствовать с толпой к Букингемскому дворцу?

Шарлотта так и ахнула.

– Откуда ты знаешь?

– Марья видела, как ты маршировала по Моллу с этими... суфражистками. Какой это позор. Тебя могли видеть и другие. Если Его королевское величество узнает об этом, нас отлучат от двора.

– Ах, вот в чем дело.

Щека Шарлотты все еще горела.

– Значит, ты беспокоилась не о моей безопасности, а о репутации семьи, – произнесла она с желчью.

Лицо маман приняло обиженное выражение. Тут встряла Марья:

– Мы беспокоились и о том, и о другом.

– Замолчи, Мария, – оборвала ее Шарлотта. – Твой длинный язык и так уже навлек беду.

– Марья поступила совершенно правильно, – воскликнула маман. – Она не могла не рассказать мне!

– А ты разве не считаешь, что женщины должны иметь право голоса? – задала вопрос Шарлотта.

– Конечно, нет, и у тебя не должно быть таких мыслей.

– Однако, они есть, – ответила Шарлотта. – Вот так-то.

– Ты ничего не понимаешь – ты же еще ребенок.

– Мы всегда возвращаемся к одному и тому же, не правда ли? Я – ребенок и ничего не понимаю. Но кто в ответе за мое невежество? Пятнадцать лет моим воспитанием занималась Марья. А что до моего возраста, ты прекрасно знаешь, что я уже не дитя. Ты бы с огромной радостью выдала меня замуж уже к Рождеству. А некоторые девушки становятся матерями и в тринадцать, и неважно, замужем они или нет.

Мать пришла в неописуемый ужас.

– Кто наговорил тебе такое?

– Конечно, уж не Марья. Она никогда ничего важного мне не объясняла. Точно так же, как и ты.

Тон матери стал почти умоляющим.

– Тебе и не нужны подобные знания – ты ведь леди.

– Вот видишь? Ты хочешь, чтобы я оставалась невеждой. Но я этого не желаю.

Мать запричитала:

– Я лишь хочу, чтобы ты была счастлива.

– Нет, вовсе нет, – упрямо проговорила Шарлотта. – Ты хочешь, чтобы я была такой, как ты.