Человек из телевизора
Шрифт:
Дед позвал официантку, она сбегала на кухню.
— Цыплёнка табака три штуки есть. Там ещё мясная нарезка. Салатики разные с помидорами… А колбасы не хотите — сами нарежете. Есть сырокопченая — только ещё дороже…
— Девушка несите все ваше меню. — улыбнулся Черников.
— Двести рублей. — Официантка покраснела от своей наглости, — За все двести рублей (наверное, эта цена была рождена коллективным разумом и поэтому в голосе появилась твердость).
— Ну, так что стоим. Я начинаю отчитывать время и деньги.
Они управились в полчаса, почти бежали обратно по Комсомольской, потом по Щусева, потом по Армянской. Под восхищенные женские возгласы Колюня из кастрюли (её дали с возвратом под гарантию дядюшки) доставал закуски, презентуя каждый пошлый съедобные
«Эвелина» без всяких особых вопросов-запросов несколько навязчиво уже предоставила информацию к размышлениям: к 2020 доживут почти все присутствующие. у Монастырской два внука, у Пархоменко три, Ранеева замуж не выйдет, но в 1980 родит в 42 года (Алка Карауш упросит, и не за даром — за полноценное свидание, бывшего своего любовника переспать с Ранеевой и стать для нее донором). Сын Ранеевой станет программистом и увезет в Америку мать, а мать Анжелки Карауш умрёт в 88 после второй операции. Колюна в 92 будет челночить и пьяным погибнет где-то в Румынии на вокзале под поездом.
Черников попытался уйти незаметно, но его караулила Анжела. Она выскочила за ним, когда он уже поворачивал за угол.
— Ну что тихонько решил смыться.
— Ну да.
— Я даже не знаю, где ты работаешь.
— Говорят в научно-технической библиотеке. Занимаюсь непонятно чем.
— Говоришь о себе в третьем лице. Давай я пройдусь с тобой. Не против? — Она взяла его под руку, — Там мама что-то скрывает про твоего отца. Любопытно. Какая-та тайна. Они ведь тоже были молодыми. Говорит, что ты больше похож на свою мать.
— Успокой ее. Она переживает, что написала донос на отца в сороковом. Его бы и так все равно арестовали, он служил в штабе Щербачева.
— А кто такой Щербачев?
— Царский генерал, командующий Румынским фронтом. Дал согласие на ввод румынских войск в Бессарабию. Потом жил на пенсию короля Румынии.
— Вот как. Мамаша моя расстроена. Разбирает старые фотки в слезах.
— Мы тоже уже не юные.
— Про себя как хочешь, а мне двадцать лет!
— Вот-вот. Такая мне ты нравишься.
— А раньше нравилась?
— Ну, помню, как мы после лекций стояли в раздевалке, и ты сзади стояла, болтала с подругой, наверное, не замечая меня. И вдруг, слегка налегла, может, отступилась, коснулась меня своей грудью… Я тебя тогда так захотел… Вспышка молнии, в смысле у штанов чуть не разорвалась молния…
Анжела рассмеялась, остановилась, сильно сжав его руку.
— Ты чего? — спросил Черников.
— Обними меня.
Они несколько минут стояли, обнявшись в темноте переулка, не совсем безлюдного на другой стороне улицы.
Глава 24
Черников ранним утром (проснувшись в шесть часов, пешком дойдя до вокзала) убыл на дизеле из Кишинева в город-герой Одессу.
Он задремал на жесткой скамейке, задвинувшись в угол, чтобы укрыться от солнца. Впрочем, окно было приспущено, и встречный ветер сквознячком наполнял вагон утренней свежестью. Вагон был полупустой, семнадцать человек, все ординарно — семья с двумя малолетними, потом пожилая пара с баулами — выйдут где-нибудь под Бендерами, несколько молодых ребят курсантов мореходки, одинокая девушка с учебником…
В Тирасполе его разбудили (скорее он сам проснулся или его привела в побудке не интуиция, а неусыпный уже встроенный в нем мозговой чип с контролером самозащиты). Черников приоткрыл глаза. Напротив, расположились двое парней. Один высокий, жилистый, длиннорукий. Другой невзрачный, маленький и худой. Оба одеты несуразно и не по размеру. Как будто бежали из зоны и оделись в чужое случайное. И потом от них исходила, какая-та напряженность и еще легкий запах алкоголя. На двоих у них была одна сумка, которую придерживал на коленях высокий парень. В сумке мог быть и автомат (новенький АК-74, а скорее всего старенький АКМ) или табельный ПМ с двумя запасными обоймами. Он почувствовал, как организм начал перестройку. Все рецепторы включились на полную мощь. Черников не любил только манипуляций с обонянием.
Притормаживал, притормаживал этот самый древний и примитивный анализатор (эти заполонившие детективные сериалы «нюхачи» с торчащей из ноздри ваткой). Черников предпочитал опираться на могущество зрительных и слуховых ощущений. Он снова закрыл глаза, и дальше картинка достраивалась процессором, корректируясь по звуку и все-таки обонянию. Он как будто с закрытыми глазами продолжал спать, а на самом деле наблюдал за парнями. "И что меня теперь каждый раз будет дергать от всякого подозрения? Каждый раз по тревоге я буду превращаться в сверхчеловека?". Но уже прошла команда расслабиться — это не бежавшие заключенные, а срочники в самоволке (след от подворотничка, характер причесок, и снова все-таки анализ обоняния указывал на запах казармы, но не тюремной камеры — кажется, Мандельштам отмечал, что в еврейских домах пахнет иначе, чем в «арийских»). Но автомат в сумке никто не отменял, и Черников как бы случайно дернувшись, проснувшись, рукой уперся в эту чужую сумку, на ощупь определил две бутылки (скорее все-таки с пивом, а не с коктейлем Молотова).Этот низенький невзрачный неприятный ушлепок все оглядывался на симпатичную девушку, сидевшую через проход, и уже когда въехали на территорию Украины, миновали Кучурган, пошел знакомиться с ней. "Куда едим? Как зовут?" Проходящий курсантик в тельняшке, только что курнувший в тамбуре, похлопал его по плечу:
— Отвали сухопутный. Чего пристал к девушке? — и получил хук в скулу от вскочившего спутника ушлепка. Черников удивился скорости реакции второго самовольщика, но уже нанес удар ногой в его голень. Боль в двуглавой икроножной мышце парализовала парня. Он свалился в проход и не мог встать, мычал…
Дальше они ехали молча, а напротив девушка вытирала платком кровь с губы курсантика.
Растерянный солдатик, который находился теперь под охраной Черникова от разъяренных друзей курсанта Херсонской мореходки, потом буркнул, что с «земелей» (сами из Чебоксар) бежали с губы из Красных казарм в Тирасполе, решили смотаться в Одессу, хоть искупаться, никогда не видели море.
Выехав в 6.50 из Кишинева, дизель прибыл в Одессу через три часа и десять минут. Здесь еще было все равно утро. Черников, зайдя с перрона в здание вокзала, стоял в кассовом зале в раздумье. Попытаться взять билет до Симферополя? Отправиться в аэропорт? И там с меньшей вероятностью попытаться улететь в тот же Симферополь? Но вот насчет расписания транспорта даже давно минувших лет поисковик был неплохо скормлен сохранившимися источниками. В голове стремительно при малейшим полунамеке возможного пожелания почти, как реакция родной клеточки мозга, а не скоростной супермегагерцовый всполох вычислительной машины, возникла информация обо всех прибытиях и отбытиях, прилетов и отлетов и даже отплытии в зоне транспортного узла Одессы на 1976 год. Да именно через два часа из порта отправлялась в Ялту «Комета" на подводных крыльях.
"За час я точно дойду пешком до морвокзала". Черников двинул к морю по чистеньким асфальтовым тротуарам старой двухэтажной Одессы. Минут через сорок он пересек невзрачную, но легендарную Деребисовскую, добрался до набережной с видом на Потемкинскую лестницу. Вспомнил Катаева или Бабеля: "На переменах мы уходили, бывало, в порт на эстакаду».
Билет на "Комету" стоил дороже билета на самолет, поэтому билеты были в наличии.
Поездка на скоростном судне с подводными крыльями не привнесла особых впечатлений. Пассажиры сидели взаперти в салоне. За окном безоглядная скучная гладь моря.
Была остановка в Евпатории… Пляжи здесь были песочные.
Черников некуда не торопился. Он как будто почувствовал, что живет в не каком-то, а в настоящем времени и наслаждался этим. 1976 год. Советский Союз. Сентябрь. Южное побережье Крыма. Кругом не пуганные отдыхающие граждане.
«Комета» прибыла в Ялту под вечер.
Еще предвечерняя Ялта. Конец рабочего дня. Сентябрь наполовину. Бархатное в бархатном. На набережной Черников купил два чебурека, выстоял очередь и снова вступил на палубу уже потрепанного каботажного катерка, чтобы плыть до Гурзуфа.