Человек из тени

— Что? — спрашиваю я.

— Как только я произнесла ее имя, он перестал ныть и сказал, что немедленно приедет.

— Наверное, это дело и для него много значит.

Дон Роулингс появляется через полчаса. С первого взгляда ясно, что Дженни насчет него не ошиблась. Роста в нем примерно пять футов девять дюймов, у него большой живот, глаза в красных прожилках. Цветастое лицо закоренелого пьяницы. Выглядит он старше своих лет.

Я встаю и пожимаю ему руку:

— Спасибо, что приехали, мистер Роулингс. Я специальный агент ФБР Барретт из Лос-Анджелеса. Это Джеймс Гайрон и Алан Вашингтон, которые работают вместе со мной.

Он разглядывает мое лицо.

— Я вас знаю. Вы та, в чей дом ворвались. — Он морщится. — Кошмар каждого копа.

Я замечаю, что в руке он держит папку.

— А это что? — спрашиваю я.

Он кладет папку на стол и садится.

— Эта копия досье на Реней Паркер. Я хранил ее все эти годы. Иногда, когда не спится, просматриваю ее.

Когда Роулингс заговаривает о Реней Паркер, его лицо меняется. Глаза становятся более живыми. Я была права. Это дело что-то для него значило.

— Расскажите мне об этом, детектив.

Он смотрит в пространство.

— Надо начать немного раньше, агент Барретт. Детектив Чанг наверняка сказала вам, что я пропащая пьянь. И она права. Но я не всегда был таким. Давным-давно я был там, где она сейчас. Лучший коп в убойном отделе. Высший класс. — Он смотрит на Дженни и улыбается: — Ты ведь об этом не знала, угадал?

Дженни поднимает одну бровь.

— Понятия не имела.

— Ну вот. Не поймите меня неправильно. Когда я начинал работать в полиции, я был молод и удал. Порядочный засранец. Расист, гомофоб, всегда готовый нажать на спусковой крючок. Я иногда молотил кулаками, когда в этом не было необходимости. Но улица учит вас, показывает, как на самом деле обстоят дела. — Он вздыхает. — Я перестал быть расистом в один прекрасный день, когда черный полицейский спас мне жизнь. Преступник подкрался ко мне сзади. Тот коп одновременно толкнул меня в сторону и выстрелил в преступника. Мы долгие годы дружили, пока он не умер. Погиб при исполнении служебных обязанностей.

Эти печальные глаза совсем потерялись в прошлом.

— Я перестал быть гомофобом через год после того, как начал работать в убойном отделе. Смерть так на вас действует. Вы обретаете перспективу. Был тогда один юноша, который похвалялся своей гомосексуальностью. Он работал недалеко от вокзала. И он очень быстро почувствовал мою ненависть. Этот маленький поганец дразнил меня, делал все, чтобы насолить мне.

На его губах появляется слабая улыбка. Но тут же исчезает под натиском печали.

— Бог мой, как же он выводил меня из себя! Так вот, однажды группа парней забила этого юношу до смерти, потому что он был гомосексуалистом. И вы не поверите, но дело досталось мне. — Он криво улыбается. — Вот и верь теперь в карму. Во время расследования я выяснил две вещи, и с той поры я перестал ненавидеть геев. Я увидел, как его мать кричит и рвет на себе волосы прямо у меня на глазах. Я видел, что для нее наступил конец света, потому что ее мальчик умер. Затем я пошел на его похороны, разыскивал подозреваемых. И знаете, что я там увидел? Около двух сотен людей. Поверить невозможно. Не думаю, что я вообще знаю двести человек. И они наверняка не придут на мои похороны. — Он покачал головой. — И это не были просто соседи или приятели-геи. То были люди, для которых он что-то значил. Я узнал, что он постоянно вызывался что-то сделать добровольно. Работал в хосписах, реабилитационных центрах, пунктах помощи в тяжелых ситуациях. Этот юноша был святым. Он был замечательным. А умер только потому, что был геем. — Он сжал пальцы в кулак. — Это было неправильно. Я больше не мог быть частью этого — Он махнул рукой: — Ладно. Так вот. Я был новичком в убойном отделе и новым человеком. Уже не употреблял такие слова, как «педик» или «черномазый». Я стал другим. Упорно работал. Жизнь была прекрасна.

Он делает паузу.

— Теперь отсчитайте пять лет вперед. Примерно три года прошло с той поры, как я был на пике, а теперь я быстро качусь по наклонной. Пью. Изменяю жене. И часто подумываю, а не сунуть ли себе дуло в рот. И все из-за этих мертвых детишек. — Глаза становятся загнанными, причем я узнаю этот взгляд. Я видела его в зеркале. — Кто-то убивал ребятишек. Совсем маленьких детей. Хватал ребенка, свертывал шею и бросал на обочину или на дорогу. Шестерых убил, а у меня никаких подозреваемых. Я умирал в душе. Готов поспорить, вам знакомо это чувство, раз вы такой работой занимаетесь.

Я киваю.

— Только представьте себе: шесть мертвых ребятишек! А вы не только не поймали того, кто это сделал, но даже ничего не заподозрили. Я совсем потерял себя.

Еще год назад я бы посмотрела на Дона Роулингса с усмешкой. Я бы сочла его слабаком. Человеком, винящим прошлое в настоящем, использующим прошлое в качестве оправдания. Я не могу полностью простить его за то, что он сдался, но потребности усмехнуться в данный момент у меня не возникает. Порой груз обязанностей становится невыносимо тяжелым. И сейчас я испытываю не превосходство, а сочувствие.

— Могу себе представить, — говорю я, глядя на него. Мне кажется, что он верит мне, и продолжает рассказ:

— Я уже совсем запутался, и мне было на это наплевать. Я делал все возможное и невозможное, чтобы забыть про мертвых детишек. Пил, шлялся по бабам. Но продолжал видеть их во сне. И тут я познакомился с Реней Паркер.

На его лице появляется улыбка. Привет от молодого Дона Роулингса.

— Я встретился с ней, когда убили ее дружка. Он был мелким наркоторговцем, вывел из себя не того человека. Она занималась стриптизом и только-только начала завоевывать популярность. Такое встречается сплошь и рядом, и вы быстро привыкаете списывать таких по-быстрому. Но Реней чем-то отличалась. Что-то в ней было под всей этой мишурой. — Он поднимает глаза. — Я знаю, о чем вы думаете. Коп, стриптизерша, конец истории. Но все было по-другому. Разумеется, тело у нее было великолепное. Но я смотрел на нее другими глазами. Я увидел ее и подумал, что, может быть, это мой шанс сделать что-то хорошее. Заплатить за ребятишек.

Я узнал про нее все. Поехала в Лос-Анджелес, чтобы стать актрисой, а закончила танцами без лифчика, чтобы прокормиться. Встретила подонка, который сказал: «Эй, попробуй вот это, ты не подсядешь». Ничего оригинального. Но в ней самой было что-то особенное. Отчаяние в глазах. Как будто она висит на кромке обрыва.

Я взялся за нее, устроил в реабилитационную клинику. В свободное время навещал ее. Держал ей таз, когда ее рвало. Говорил с ней. Ободрял. Иногда мы говорили всю ночь напролет. И знаете что? Она была первой женщиной-другом для меня. — Он смотрит на меня. — Вы понимаете, что я хочу сказать? Ведь я всегда был шовинистом. Считал, что женщины годятся только для женитьбы и траханья.

— Мне довелось с такими встречаться, — говорю я.

— Ну, так то был я. Но эта двадцатилетняя девушка, она стала моим другом. Я не думал о том, чтобы переспать с ней, и не собирался на ней жениться. Я всего лишь хотел, чтобы с ней было все в порядке. Больше мне ничего не было нужно. — Он закусывает губу. — Понимаете, я был хорошим детективом. Обычно мне удавалось поймать преступника. Я ни разу не ударил женщину. У меня были принципы, правильные и не очень. На самом деле я никогда не был порядочным человеком. Вы понимаете разницу?