Человек, который был дьяконом

Постепенно подтягивались и рассаживались участники семинара, отдуваясь после сытного обеда, на котором несколько не рассчитали свои силы. Сейчас бы вздремнуть полчаса, а их гонят на работу. Вот все собрались и некоторое время недоумённо переглядывались: да, ведь они были одни, совсем одни!

– Насколько я понимаю, мы должны сначала выслушать тематическое выступление 'понедельника', - пришёл Артур на помощь компании.
– После - провести дискуссию, проголосовать на предложения и записать вон в те бланки, которые для нас оставили на столе. Господин... господин Толстои, пожалуйста, мы Вас просим!

Общество облегчённо захлопало. 'Господин Толстои' вышел за кафедру и поклонился, белозубо улыбаясь.

Жером заговорил, но слушать его в известной мере было мучением, и по причине скверного владения грамматикой уже неродного для него языка, и по той причине, что он к выступлению не подготовился, по крайней мере, в самый первый день, в чём он честно признался в начале своей речи. Речь Жерома свелась к абстрактным призывам ко всему хорошему против всего плохого, к сентиментальным воспоминаниям о его, Жерома, родителях, которые через всю жизнь пронесли ясный свет - память о дорогой нашей матушке-Рюсси, и к размышлениям о том очевидном факте, что христианство в современной Европе переживает не лучшие времена. Все, однако, слушали с тем молчаливым и вежливо-напряжённым вниманием, которое проявляют к старающемуся изо всех сил докладчику, и даже наградили измученного француза сдержанными аплодисментами.

В зал, будто эти аплодисменты были сигналом, вошла сестра Иулиания (или Елевферия?, если бы ещё знать, как их различать между собой!), включила компьютер, медиа-проектор, повернула вертикальные жалюзи на окнах и запустила учебный фильм, посвящённый состоянию православия за рубежом.

– Выключите сами, - сказала она только перед тем, как вновь уйти, и это были первые произнесённые ей слова.

Фильм оказался более дельным, чем спонтанный доклад, однако рисовал ситуацию в несколько мрачном свете. Вторую часть, о бедах православия на мятежной Украине, глядеть было особенно тягостно. Смотрели его все по-разному: девушка конспектировала, Олег - уставившись на экран и не отрываясь. Монах дремал. Писатель что-то строчил в своём блокноте, не поднимая головы. Жером часто моргал, то ли расчувствовавшись, то ли оттого, что непривычный свет резал глаза. Фильм закончился через час с небольшим. Ещё несколько минут посидели молча под властью впечатления от невесёлых картин, пока Лиза не догадалась развернуть жалюзи, впустить солнечный свет.

– Спасибо, - тихо поблагодарил Артур.

– Надо избрать председателя собрания, - первым нашёлся Максим.
– А то будем галдеть без всякого порядка, что, не так?

Председателем собрания тут же избрали самого Максима, а секретарём, к некоторому удивлению последнего, - Артура. Хотели сначала возложить секретарство на писателя, но тот взял самоотвод. ('Нет, дорогие мои, увольте, у меня почерк курицын! Вот, взгляните!
– он продемонстрировал всем в раскрытом виде свой блокнот.
– Разве кто-то может это прочитать?' Прочитать действительно никто не мог.) Председатель предложил высказаться о проблеме желающим и, так как желающих сразу не нашлось, заговорил сам:

– Кадры очень мрачные, да, но ведь это всё - не только про Украину, правда? Проблема шире. Вопрос - о развитии православия не только на Украине, и не только во Франции, при всём уважении к Жерому, а в Китае, Японии, даже в каком-нибудь, прости Господи, Таиланде, куда мы привыкли летать за весельем с бабами... 'Мы' - это образное выражение, не смейтесь!
– а нужно летать с миссией и с проповедью! Вот как надо смотреть на вещи!

– Очень оно им сдалось, в Таиланде, - пробормотал инструктор медитации, сдерживая улыбку.

– Что, извини?
– не понял Максим.

– Нет, ничего, посторонняя реплика. Едва ли традиционно буддийским странам очень потребно православие.

– Это, извините, всё слова, - с прохладцей заговорил Олег. Обращался ко всем и к каждому в отдельности он до сих пор на 'вы', отчего-то звучало это ещё более неродственно, ещё более жутковато, чем если бы он всем тыкал.
– Слова и абстрактные рассуждения. Которые далеки от правды жизни. А правда жизни знаете в чём? В том, что прямо сейчас русский мир в опасности. И на русской земле - русской, подчёркиваю!

– гибнут русские люди! И церковь своей позицией могла бы защитить идею Русского мира. А вместо того знаете что она делает? То есть отчего 'она' - мы делаем, мы все? Мы уподобляемся фигуре на картине, которую нам показал отец, виноват, брат Евгений. Пилата, Пилата, не Христа!

Максим пожал плечами.

– Я не претендую на истину, - ответил он.
– Здесь, думаю, никто не претендует на истину, по понятным причинам. И не надо на нас давить авторитетом и пафосом народности... народничества... чёрт! ('Чёрта' предпочёл никто не заметить.) Я не понимаю: что, православие существует только для Русского мира?

– Да, - ответил Олег с изумлением, будто поражённый, что кто-то вообще может задавать этот вопрос.
– Да, да, да! Это - способ выживания нации, причём один из способов! Это - идеологический хребет, причём один из хребтов, вроде ленинизма, вроде Победы, вроде всего прочего, что позволило нам выжить в истории! А если оно не служит таким хребтом - на кой оно вообще нужно?

– Я, конечно, ничего не понимаю, - неожиданно заговорила Лиза.
– Я на фоне всех вас - человечек маленький, глупый и непросвещённый. Но всё-таки: может быть, мы хотя бы здесь обойдёмся без политики?

– Не обойдёмся, - буркнул Максим.
– Мой день, четверг, посвящён 'православию и политике'.

– Но хотя бы до четверга? Эту политику, это братоубийство и без того льют нам на голову каждый день, страшно это смотреть и слушать! Какой-то кровавый цирк, про который мы все устали ждать, когда он закончится! Я девочка, в конце концов, я не хочу каждый день начинать как героини повести Бориса Васильева: пятеро девчат против шестнадцати немцев! Я хочу...

– '...Кружевные трусики и в ЕС', - закончил Олег без тени улыбки.

– Что?
– испугалась Лиза.

– Тот, кто не интересуется политикой, - сентенциозно изрёк брат Евгений, - должен быть готов к тому, что политика будет интересоваться им.

– Верно, - подтвердил Олег.
– А от себя добавлю, что такой подход к событиям возле наших границ и внутри наших исторических границ - это подход страуса, который прячет голову в песок.

– Это я, значит, страус?
– обиделась, наконец, Лиза по всей совокупности: и за 'страуса', и за 'кружевные трусики'.
– Ну, спасибо! Отчего разу не курица? Ко-ко-ко!

– Друзья и коллеги, совсем не обязательно переходить на личности, - пробормотал Артур.

– Проблема разделяется на несколько, - снова заговорил Максим, обращаясь ко всем тоном терпеливого учителя, который объясняет очевидное непослушным детям.
– С одной стороны, православие должно развиваться и идти в те регионы, в которых его никогда не было, в условную Камбоджу, скажем так. То, что называется миссионерством, усилий к которому, видимо, прилагается недостаточно, и мы можем это отразить в итоговых пожеланиях. С другой стороны, православие должно сохранить себя в условном 'русском мире', там, где поднимают голову всякие филареты и прочие неприятные персонажи. Это две проблемы...

– А вы знаете, что говорил отец Павел Флоренский по этому поводу?
– внезапно спросил Сергей Коваленко.

– Нет!
– ответил Максим честно и с некоторым испугом.

– Он говорил буквально следующее: 'Прежде чем учреждать миссию для инородцев, нужно учредить её для студентов духовных академий', - пояснил писатель с весёлыми огоньками в глазах.

– Как отлично сказано, - пробормотала Лиза. Никто больше не пожелал комментировать слова русского религиозного философа.

– ...Две проблемы, и решать их нужно по отдельности, - вновь ухватил председатель нить разговора.