Человек, который был похож на Ореста

Донья Инес понимающе улыбнулась ему. Музыкант встал и теперь рассматривал себя в зеркало.

— Они могли убить меня, пока я бежал от них в кромешной ночной тьме. Когда видишь огни, забываешь об одиночестве. На концертах я всегда любил ставить свечи прямо на рояль, даже если зал был хорошо освещен. Мне казалось, они смотрят на меня и подбадривают, благодаря за то, что я их зажег, а теплый воздух, словно ласковая рука, касался лба. Один огонь никогда не похож на другой, но все они — наши старые знакомые, милые лам с детства: так улыбается тебе человек, которого ты привык встречать улыбкой.

Музыкант подходит к столу и проводит рукой над пламенем пяти маленьких свечей в канделябре, точно лаская веселые язычки.

Он поворачивается к донье Инес.

— Вы госпожа этих мест?

— Кто еще, кроме меня, мог бы править здесь? Этот сад, этот дворец, этот лес, это царство — я сама. Иногда мне представляется, что я ухожу, покидаю замок ночью, бегу, ни с кем не простившись, и пока сии мысли занимают мое воображение, кажется — дом содрогается, двери слетают с петель, балки вот-вот сломаются, по стенам пойдут трещины, и все неизбежно рухнет в один миг, останется лишь груда щебня и пыли на земле. Все здесь подчиняется мне, музыкант, а я подобна мелодии в длинной симфонии; эта мелодия повторяется снова и снова — то медленно, то быстро, то в умеренном темпе.

Донья Инес перестала улыбаться. Музыкант погладил бороду, локоны и принялся рассматривать свои руки.

— Я сам пишу музыку, которую исполняю, и только она мне по душе. Я сажусь за рояль и переворачиваю листы дня и ночи один за другим, показываю всем красоту бегущей воды, босых женских ножек, деревьев, пестрых птиц, дорог, усыпанных розами, и колодцев, где в самой глубине в спокойной воде отражаются маленькие звезды.

— Там много звезд?

Голос доньи Инес звучит вкрадчиво.

Ее гость подходит к ней и садится рядом на диван у камина.

— Порой много, а порой это одна-единственная холодная звездочка…

— Золотая?

— Наверное, да. Мне интереснее всего рассматривать отблески света в колодце: звезда кажется маленьким сверкающим камешком, упавшим в воду.

— Хочешь заглянуть в зеркало, когда я буду смотреться в него? Должно получиться похожее, ведь всякое зеркало — тот же колодец на свой лад.

Музыкант с улыбкой гладит волосы доньи Инес. Он делает это машинально, впервые осмелев. Улыбка освещает его лицо.

— Ты — прекраснейшая из звезд! Будь здесь пианино, я бы показал, какой ты мне представляешься. Я не мог и мечтать, что когда-нибудь смогу погладить волосы звезды.

— Почему ты бежал? Твоя песня проиграла битву?

— Мне следовало бы ответить, что я бежал, ибо мое сердце всегда знало об этом убежище. Одни и те же чудеса порождают любовь и музыку. Живя в родном городе, я почти никогда не покидал дома и оттого всегда мечтал о путешествиях; думал, как буду идти и идти, а потом вдалеке забрезжит огонек, моя усталая голова сможет коснуться теплых нежных рук, сон спустится ко мне, и сквозь дрему я услышу ласковый голос — близко, близко, у самых моих губ.

В этот миг губы доньи Инес словно бы касались любви: стоило только приоткрыть рот и вкусить ее или самой оказаться поглощенной страстью.

— Я похожа на твой сон?

— Да, то была ты, и никто другой! Дай мне руки. Конечно, это они, я всегда мечтал о твоих руках. Ты всегда являлась ко мне, мои пальцы узнают тебя, ты отзываешься в них болью!

Говоря о руках, музыкант вспоминает о своих собственных, смотрит на них, гладит, подносит к губам.

Он поднимается и подходит к свету.

Донья Инес боится потерять его.

— Меня зовут Инес. Зови меня Инес.

Но музыкант погружен в воспоминания.

— Я бежал в темноте, не разбирая дороги, падал и снова поднимался. Меня привели на площадь и посадили за рояль. Молодежь хотела потанцевать. Танцевальная музыка? А, вот это подойдет — старинная гальярда [33] . Ее танцевала моя мать: три реверанса, а потом маленький шаг. Люди кричали, им танец не нравился. «Это старомодно! — кричали они. — Нам нужны новые ритмы!» Толпа орала все громче и громче, требуя мелодий новомодных бесноватых певцов. Они обступили меня, нависли прямо надо мной, распевая мелодию, чтобы я тут же выучил ее. Один из них решил помочь мне и, не сходя с лошади, отбивал такт, размахивая копьем и ударяя время от времени каблуком по клавишам. Ему ничего не стоило ранить меня, пронзить острием левую руку. Кругом вопили, что я дерьмовый музыкант; две полураздетые девицы влезли на рояль и отбивали чечетку. Вокруг сверкали мечи, серпы, копья, они тянулись к моим рукам, нацеливались на них, а я, оставаясь на месте, пытался скрыться из этой смертоносной чаши и играл мелодию ужаса, все быстрее и быстрее с каждой минутой. Толпа радостно завопила и стала плясать, но серпы остались рядом, лезвия сверкали перед моими глазами, становились все более острыми и кривыми. Если бы я продолжал играть, то непременно наткнулся бы на них, еще мгновение — и полилась бы кровь! Я сбежал, пролез под брюхами лошадей и пустился наутек по какому-то мостику. Огромный серп летел за мной по воздуху, грозя вот-вот отрубить голову. Прошло много времени, прежде чем я догадался, что это молодой месяц, мой друг месяц. Мне приходилось останавливаться, чтобы коснуться одной рукой пальцев на другой, провести обеими по лицу, положить их в рот, коснуться ими глаз. Да-да — они были живыми, точно две рыбы, точно две ласточки.

33

Старинный испанский танец.

Музыкант встает на колени перед доньей Инес и прячет лицо в ее ладони. Он плачет. Прекрасная графиня утешает его.

— Ты теперь спасен, не плачь. Здесь тебе будет покойно, оставайся навсегда. Мы зажжем все огни, я велю привезти рояль и буду переворачивать листы партитуры. А если ты не захочешь жениться, мне это безразлично.

— Жениться? Жениться на тебе? И ты привезешь рояль? Это будет завтра?

Донья Инес целует его в лоб и улыбается.

— Рояль должен приплыть на корабле, он прибудет морем в Люцерну. Мы сядем на коней: ты — на черного, я — на белого, и отправимся встречать его. Девушки будут кидать нам цветы. Ты сможешь играть все, что тебе заблагорассудится. Научи меня той гальярде, которую танцевала твоя мать! Четыре реверанса и маленький шажок. Я протру твои руки настоем из белых лилий, а потом обмахну их моим темным венецианским веером. Они станут нежнее шелка, кожа покажется прозрачной, как стекло. Посмотри на мои! И никто никогда не ранит двух твоих голубок, никто не коснется их острым ножом. Одна я смогу наказать их веткой жасмина.

Произнеся последние слова, донья Инес подошла к вазе с жасмином, стоявшей на каминной полке, и, взяв в каждую руку по ветке, вернулась назад и попыталась ударить его цветами по пальцам. Музыкант в ужасе глядит на нее.

— Нет, не руби мои руки! Я хочу, чтобы они жили, не убивай их! Не убивай!

Крича, он бежит к двери и скрывается в ночи, вытягивая перед собой руки, светящиеся в сумерках, как два фонарика.

Оставшись одна, донья Инес роняет на пол жасминовые ветки и повторяет только одно:

— Но разве жасмин может ранить! Он же даже не колется!

Набросок этой сцены Филон Младший снабдил комментарием, согласно которому музыкант существовал на самом деле. Во время мятежа он сошел с ума от ужаса и бродил из города в город, ища надежное место, где бы спрятать свои драгоценные руки. Кто-то сказал ему, будто у Престе [34] Хуана де лас Индиас есть сейф, крепче которого не найти, и охраняет его василиск. От одного генуэзского купца драматург узнал, что музыкант, которого звали Фидель — сам он тщательно скрывал это имя, добрался до Леона Иудейского, и тут случилось ужасное несчастье. Бедняга вошел в царскую сокровищницу и оказался перед страшным чудовищем. Оно первым делом бросило свой испепеляющий взгляд на его руки; и прежде, чем превратиться в горсть смрадного пепла, беглецу довелось увидеть, как они разрушаются. А случилось все так оттого, что он не предупредил владыку: тот славится своей алчностью и наверняка упрятал бы драгоценные руки Фиделя хорошенько, дал бы ему напрокат за небольшую плату сменные протезы и отправил бы путешествовать по божьему миру.

34

Титул абиссинских императоров.

После бегства музыканта донья Инес несколько дней носила траур.

II

На закате в замок явились двое солдат предупредить, что скоро сюда прибудет король: тот очень просил приготовить ему чистую постель. Ключница Модеста полюбопытствовала, их ли это государь и знают ли они его имя, но гонцы отвечали, что в последнее время по миру бродит много коронованных особ и одни только нотариусы ведут им счет.

— В мирные времена я служил егерем, — сказал один из них — смуглый, маленький, с изрытым оспинами лицом, — и в город наведался всего лишь один раз, еще в детстве. Когда мне было лет восемь, я ездил туда с родителями, чтобы избавиться от бородавки на веке. Король проезжал в паланкине, простер руку из-за камчатых занавесок, и бородавки как не бывало.