Человек, который перебегал улицу

В следующий раз его ждали элегантные французские туфли.

Парень быстро научился удить рыбку в двух прудах. Особенно же хорошо клевало, если подбрасывал матери туманную угрозу, что скоро, может, переберется к отцу насовсем.

Это вынудило Беату позвонить Вильяму. А он ковал свои дальнейшие планы.

— Женщина после тридцати стремится к обеспеченной жизни. Ей нужна одежда как таковая, потому что тем, что под одеждой она блеснуть уже не может, — однажды сказал Цауна. — Она достаточно умна, чтобы не толкаться в трамваях, если можно с удобствами ехать на машине, и чтобы не разгуливать в ситце, если ей доступен шелк. Сумасбродство на молоденьких мальчиков у них бывает после сорока, но этот период не долог.

— Другие умнеют и раньше… — съязвил Вильям.

Альберт в очередной раз потерял свое сердце. Теперь оно застряло в спальне какой-то молоденькой актрисы. Друзья звали ее Мингой. В свои двадцать лет она безудержно стремилась к шикарной жизни. Правда, потом оказалось, что она еще не актриса, а всего лишь студийка, а еще через пару месяцев Альберту пришлось смириться с тем, что и студийка она бывшая. Однако, это не мешало девчонке причислять себя к артистическому миру и таскать запыхавшегося Цауну по квартирам и кафе, где собирались подобные ей попутчики искусства. Ради нее Цауна отрастил пышные баки и длинные волосы. Кроме того, Минга занималась и его гардеробом, и Цауне приходилось облачаться то в смокинг малинового цвета, то в потертые выцветшие джинсы. Цауна всем рассказывал, как сильно она его любит, и потому у знакомых создавалось впечатление, что между влюбленными далеко не все в порядке.

Чем больше Вильям размышлял о влиянии материального положения на любовь, тем чаще приходил к выводу, что деньги имеют отнюдь не второстепенное значение. И почему-то пришел к выводу, что любовь — это нечто вроде плесневого грибка, потому что ей нужна своя определенная питательная среда — пространство, тепло, изоляция, то есть то, что нейтрализует воздействие побочных отрицательных факторов.

Вильям внушил себе, что Беата вернется, если он докажет, что с пьянством покончено, и если он обеспечит сыну беззаботную жизнь.

И вот однажды он явился к Цауне за адресом той женщины, которая хотела продать фундамент с участком. Цауна не был уверен, что они еще не проданы. Он довольно долго звонил, пока, наконец, выполнил просьбу Вильяма.

Истеричную женщину они больше не встретили: земельный участок юридически принадлежал ее матери. Это была статная солидная дама в клетчатом переднике.

— Цена вам известна? — поинтересовалась она, пригласив их на кухню, потому что комнату ремонтировали.

— Та, которую мне назвали, показалась фантастической, — пытался вывернуться Вильям.

— Пятнадцать тысяч — не дорого… Это земельный участок для строительства зимнего дома, дачи облепили нас вокруг лишь несколько лет спустя.

— У меня нет таких денег, — вырвалось у Вильяма. — Может, мы договоримся о рассрочке…

— Если у вас нет денег на фундамент, то где вы их возьмете на то, чтобы построить дом? Одну шкуру с вас сдерут мастера, другую — продавцы стройматериалов…

— Тысяч десять у меня есть… Попробую занять.

— Попробуйте! До свидания!

Она удивилась, когда увидела Вильяма вновь. Он пришел сказать, что достал деньги. Ему одолжил Альберт.

— Теперь у тебя работы хватит на всю жизнь, а долгов на полжизни! — смеялся Альберт, похлопывая себя по животу. Вильям пытался отпереть двери домика-времянки, но то ли замок заржавел, то ли мальчишки в него что-то насовали. Альберт стоял с ним рядом и смотрел на фундамент.

— Зачем тебе такой дом? Из-за него ты себе все нервы перепортишь!

— Не дом будет, а дворец!

— Прославиться хочешь? Тогда лучше сделать памятник. Красивый такой. Вильям на коне или Вильям на слоне, хо-хо-хо-хо!

Милиция все еще не появлялась. Настильщицы уже начали одеваться, собираясь домой, в швейном цехе стихли моторы машин, за окнами слышалась болтовня уходящих женщин — их рабочий день кончился, — а милиция все еще не шла.

Вильям подумал, что, может быть, его не хотят арестовывать на фабрике, а ждут на улице. Подойдут два человека, покажут служебное удостоверение и попросят сесть в легковую машину, как это показывают в фильмах.

Но на улице его не арестовали и за ним даже никто не следил. Он шел дворами, через которые можно было выйти совсем на другие улицы, в последний момент вскакивал в трамвай и, проехав одну остановку, снова менял направление. Так он добрался до магазина Цауны.

Он приблизился к нему осторожно: огляделся сперва, нет ли поблизости милицейской машины, и лишь тогда прокрался во двор. Потом открыл дверь служебного входа. Внизу послышались голоса.

Вдруг Вильям сообразил, что делает громадную глупость. А что если милиция уже внизу? Альберт ведь по телефону предупредил: «Мы не знакомы!» Альберт, может быть, именно сейчас отпирается, а он явится, чтобы показать милиции, в каком направлении искать.

Он кинулся прочь, даже не закрыв дверь. Выскочив на улицу, он бросился в людской поток, вылившийся под вечер на улицу. Он пробивался через толпу с отчаянной энергией, локтями пробивая себе дорогу, задыхаясь. На него оглядывались, вслед ему летели реплики.

Когда Вильям окончательно выбился из сил, он забежал в какой-то подъезд, прислонился к стене и стал жадно глотать воздух. И все ждал — вот-вот услышит шаги преследователей.

Из автомата он позвонил Альберту, чтобы выяснить хоть что-нибудь, но в магазине никто не поднимал трубку.

А вдруг милиция ждет его дома? Кто же дал им адрес? Ведь он там не был прописан.

Он собрался с духом и решил идти домой, потому что бегать так еще час или два не имело смысла, завтра его все равно «заберут» с работы.

Хозяйка сказала, что ему никто даже не звонил.

Явится милиция, и у него останется лишь пустая комната. Пустая комната… Нет, когда он выйдет из тюрьмы, не будет и этой комнаты, и он опять вернется к матери в свою каморку. Опять придется все начинать сначала; под какой же несчастливой звездой он родился — опять и опять ему в жизни приходится все начинать сначала. А может, его осудят условно? Или за хорошее поведение освободят досрочно? Зачем себя обманывать, ведь знаешь, что срок будет большим. И ты знаешь, что сам виноват. Ты мог жить лучше, чем подавляющее большинство других людей, и все-таки спутался с Цауной. Ах, да! Альберт…

Он позвонил Альберту домой.

— Алло! — прозвучало в трубке, но по одному этому слову Вильям не мог определить ответил Альберт или кто другой, поэтому молчал.

— Алло! Нажмите кнопку! — поучал Альберт.

— Это я звоню.

— Ага… Из дому?

— Что нового?

— Все тихо.

— О нем ты что-нибудь узнал?

— Еще нет. Но ты не волнуйся, он будет держать язык за зубами, я его хорошо знаю!

Однако в словах Альберта не было уверенности. Что делают с человеком, который попадает в милицию? Его допрашивают. Так, вроде, должно быть. Допрашивают. А потом? Сразу отправляют в тюрьму? Может, сначала в тюрьму и только потом допрашивают? Почему милиции еще нет? Будет молчать… Так ему и позволят! Что он скажет, как объяснит, откуда у него костюмы? Чего бы ему не признаться, ведь главный виновник — закройщик! Наверно, милиционеры только ловят и отправляют в тюрьму к следователям — не зря же тюрьма возле Матвеевского кладбища раньше называлась следственной… Значит, сегодня вечером или завтра утром.