Человек, который убил лису

Сквайр продолжал оторопело вглядываться в серо-лиловые тени стволов, но видел он только тени. Долгое молчание нарушил Дэвид Ист, и слова его прозвучали не к месту.

— Ну и закат! — внезапно воскликнул он. — Алые закаты — не редкость в книгах, но редкость — в альбомах, по крайней мере в тех, которые, как ваш, правдиво передают природу. Быть может, вы видите такое небо последний раз в жизни.

— Вы слышали, что сказал этот мерзавец? — выговорил наконец сквайр. — Какой тут к черту закат!

— Закат тут не при чем, потому я о нем и заговорил, — тихо отвечал Ист. — Поверьте мне, после сильного потрясения самое лучшее — вернуться к прерванному занятию. Если вас выкинули из кеба, немедленно садитесь в другой. Если вы собирались писать вечернее небо — пишите вечернее небо. Я поставлю мольберт.

— Не стоит, — сказал Ирвинг. — Я все равно ничего не могу делать. Без толку доставать альбом.

— Я достану вам альбом, — отвечал Ист.

— Мне сейчас даже прежнего наброска не снять, — продолжал сэр Артур. — Кстати, дрянь набросок.

— Я сниму старый набросок, — сказал другой.

— Уже темно начинать, — рассеянно пробормотал Ирвинг, — да и карандаш сломался.

— Я очиню карандаш, — отвечал Дэвид Ист.

Он уже вытащил из связки живописных принадлежностей альбом, карандаши и большой шведский нож, которым сперва отделил от пачки верхний лист бумаги, потом принялся невозмутимо очинять карандаш. Сэр Артур почувствовал мягкое, но неотступное давление, которого не замечал прежде. Он машинально уставился на белый лист бумаги перед собой, потом — на огромный полукруглый амфитеатр лесистых холмов. Темнеющий закат уже сгустил их краски.

Покуда он смотрел, в полнейшей тишине послышались щелчок и звук выстрела. Сквайр развернулся в мгновение ока, но было уже поздно. Преподобный Дэвид Ист лежал плашмя, зарывшись лицом в папоротник, пальцы, по-прежнему сжимавшие нож и недочиненный карандаш, казалось, застывали на глазах. Каким-то шестым чувством сэр Артур понял, что он мертв, и среди вихря взметнувшихся в нем чувств, которые разум не успевал охватить, отчетливо выделялось ощущения жуткой несоразмерности: человека убили, когда он очинял карандаш.

Его следующие действия были столь же бессознательны, если не менее осмысленны. Он стоял неподвижно, пока эхо выстрела отдавалось в холмах, а когда оно смолкло, услышал еще звук — шорох в кустах неподалеку, словно кто-то спешит убраться с места трагедии. Он с новой энергией ринулся вперед, одним махом очутился возле кустов и нырнул в лес.

Он как раз успел задержать удалявшегося мужчину, который остановился, заслышав погоню, и обернулся через плечо. Это был Филип Суэйн, еще более бледный, чем прежде, и сэр Артур впервые различил что-то мефистофелевское в почти багровых бровях и щеточке усов.

— О, Господи! — вскричал Ирвинг. — Какой ужас! Зачем вы это сделали?

— Что сделал? — переспросил Суэйн.

— Господи, так вы невинны! — воскликнул Ирвинг.

— Вы удивитесь, но это так, — отвечал Суэйн, — и мне казалось, что после стольких лет знакомства подобная возможность могла бы прийти вам в голову.

— Но тогда кто? — вскричал растерянный сквайр. — Прошу прощения, Суэйн, но сейчас я не могу извиниться, как следует. Бога ради, сейчас же идем туда.

Мольберт по-прежнему торчал из папоротника, темный и причудливый, как скелет, а сразу за ним, на фоне гаснущего неба высилась другая темная фигура, причудливей любого скелета. То была птица — вестник беды. Сравнение с вороном и прежде приходило в голову обоим друзьями, но сейчас он больше походил на ворона из старых баллад — того самого, что вьется над телами убитых.

Даже в этом черном, всклокоченном, фантастическом силуэте Ирвинг сразу узнал того, кого называли Мартин Хук, и ринулся к нему через подлесок. И тут кабатчик сделал жест, пугающий, словно второе убийство — вскинул ружье над головой и потряс им, словно копьем. В этом вибрирующем движении были месть и торжество.

Увидев, что на него смотрят, он вздрогнул, выронил ружье и раскинул руки то ли от восторга, то ли от неожиданности.

В следующий миг молодой сквайр прыгнул и повалил его на землю.

Наступило мгновение почти пугающей тишины, потом борьба возобновилась на земле: поверженный катался и брыкался с такой силой, что задел мольберт; тот закачался и, рухнув на сквайра, с треском разлетелся на куски. Лесной дикарь вскочил и подхватил ружье. Суэйн ринулся на помощь другу, но противник оборонялся прикладом, как палицей; впрочем, Ирвинг снова был на ногах и, подскочив сзади, сумел его обезоружить. Друзья взяли его в клещи и тут же полетели в разные стороны; непойманный противник высился над ними, сжимая ножку мольберта. Только когда Суэйн схватил лежавший возле трупа ремень от живописных принадлежностей и ухитрился обмотать противнику запястья, друзья вдвоем сумели его скрутить.

После ужина молодой сквайр, в вечернем костюме, с обычной своей обстоятельностью уселся за рабочий стол (прекрасной работы и содержавшийся в строгом порядке), чтобы вскрыть и прочесть пакет, брошенный ему в руки при начале этих невероятных событий. Он прочел бумаги от начала до конца, не говоря ни слова и не меняясь в лице, только краска схлынула с его щек.

На веранде прохаживались взад-вперед его сестра и Филип Суэйн; их фигуры время от времени возникали в окне на фоне лунного света. Он видел уходящие вдаль дорожки и изгороди, а на горизонте — высокие тополя.

Несколько мгновений сквайр печально глядел на залитый луной сад, потом позвонил в колокольчик, написал на листке несколько слов и запечатал его в конверт точно к появлению седовласого слуги.

— Пожалуйста, передайте это, — сказал он, — сэру Мартину Ирвингу. Он в местной тюрьме.

Тяжелое лицо слуги едва не ожило от изумления, рука, протянутая за письмом, смущенно застыла. Молодой сквайр твердо повторил:

— Сэру Мартину Ирвингу в тюрьму. Это тот, кого раньше называли Мартином Хуком. Узнайте, можно ли передать туда письмо. Разумеется, полиция тоже его прочтет.

Он встал и вышел на веранду, оставив слугу с конвертом.

Сквайр остановился у окна подождать Мэри и Суэйна. Если раньше он заблуждался по поводу их отношений, то сейчас был практически уверен, что не заблуждается. Лицо сестры, так редко выражавшее радость, сказало ему, что хоть кому-то трагедия в лесу принесла счастье. Он вообразить не мог, какое препятствие разделило этих двоих, но сейчас видел, что оно было не по сердцу обоим, и что препятствие это устранено, пусть даже выстрелом сумасшедшего убийцы. И больше всего его угнетало, что он должен взвалить на хрупкие плечи сестры новое бремя испытаний, опасностей и перемен.